Трудно проследить за тем, как новое окружение действовало на греков и македонян в Сирии; трудно проследить и то, что стало с древней арамейской цивилизацией и образом жизни среди чуждых сил, которые теперь стали господствовать над ними. В деревне сохранился местный язык – это мы знаем
[706]. В городах население было в основном – и возможно, в большинстве своем – арамейским
[707]. Даже как официальный язык арамейский не совсем вымер, как показывает его использование позднее в Пальмире и среди набатеев. Все еще существовали кружки (видимо, в таких местах, как Эдесса), где продолжала развиваться арамейская литература. Древнейшие дошедшие до нас труды на сирийском (христианские) показывают язык в устоявшейся и развитой форме. Это не были первые попытки использовать новое средство выражения.
Но хотя арамейский язык и литература выжили, высшие классы смотрели на них свысока. От встречи с музами Греции они уклонялись с чувством собственной неполноценности. По всей селевкидской Сирии подобающим языком официальных документов, литературы и памятников был греческий. Сирийский юноша, который хотел считаться мудрым, уже не находил вкуса в мудрости отцов, когда он мог облачиться в эллинские одежды и говорить о Зеноне и Эпикуре в портиках новых городов. Мелеагр из Гадары, судя по всему, был местным жителем сирийского происхождения
[708]. Даже там, где использовали старый местный язык, мысль, несомненно, была в основном греческой – как в диалоге «О судьбе», одной из древнейших дошедших до нас работ на сирийском; он был написан в начале IIIв. н.э. учеником еретика Вардесана и, возможно, продолжал дохристианскую традицию. На самом деле неудивительно, что эта литература погибла. Загнанная в языческие времена греческой литературой на задний план как варварская, в христианские времена она была уничтожена как языческая
[709].
До сих пор мы не говорили о семитском народе, о котором мы знаем больше, нежели об арамеях,– о прибрежных финикийцах. Греки и финикийцы знали друг друга с доисторических времен. Финикийцы, как прибрежные народы Малой Азии, уже пережили некоторое эллинское влияние до Александра. Они также задолго до Александра испытали на себе чужеземное правление.
Но при разных хозяевах-чужаках – ассирийцах, вавилонянах, персах – финикийцы с незапамятных времен сохраняли свою национальность и местную независимость. В городах были свои конституции или же цари. История видит, как в противостоянии Александру, приходу власти, проникавшей дальше и менявшей больше, чем прежние монархии, национальный дух финикийцев в последний раз вспыхнул в своей первоначальной колыбели. Действительно, в Африке ему еще предстояло столкнуться с Римом не на жизнь, а на смерть. Однако осада Тира, которая задержала Александра примерно на восемь месяцев в 332г. до н.э., оказалась последней из тех осад финикийских городов, которых так много помнит история, последней, где защитниками были сами местные жители, воодушевленные национальным или гражданским духом против чужеземного царя. Силы Сидона были окончательно подорваны за двадцать лет до того страшной местью, которую совершил над ним Артаксеркс Ох за мятеж; Тир был окончательно сломлен Александром. За некоторыми малыми исключениями, все его жители, кому не удалось бежать, были убиты или проданы в рабство. Некоторые из прежних жителей могли просочиться обратно в город; чужеземцы пришли на их место, чтобы заполнить пробелы. Тир снова стал великим торговым городом
[710], но древний дух так и не вернулся, и древняя традиция была сломлена навеки.
В новом населении, возможно, эллинский элемент был очень значительным. В любом случае древние финикийские города теперь переживали ту же трансформацию в эллинские города, какую мы видели на примере арамейских городов. Однако финикийская традиция, как кажется, была не так полно подавлена новой культурой. Имеются не только финикийские надписи, сделанные отдельными гражданами при македонском владычестве, но и монеты Тира, Сидона, Арада, Лаодикеи-Берита и Марафа несут на себе финикийские легенды наряду с греческими легендами и портретами македонских правителей. Еще в христианскую эпоху многие жители Тира даже не понимали по-гречески
[711]. В то же самое время эллинизм, который укрепился здесь, со временем стал более энергичным и продуктивным, чем на арамейских землях. Многие знаменитые философы последних веков до Рождества Христова были родом из Тира или Сидона
[712]. В последний век до н.э. развитие греческой эпиграммы «в то время, как оно остановилось в Александрии, достигло совершенства на берегу Финикии, на земле, которая, собственно говоря, была семитской, но пропиталась греческой культурой и цивилизацией»
[713].
Есть еще один регион, который мы должны рассмотреть в связи с Сирией.
Мы уже видели, что Киликия, согласно древним географам, находилась скорее в Сирии, чем в Малой Азии. Селевкидские цари, которые хотели править обеими областями, естественно, считали Киликию своей. На самом деле киликийские равнины были отрезаны как от Сирии, так и от остальной Малой Азии огромными горными хребтами и сообщались с Малой Азией лишь узким проходом – Киликийскими Воротами, а с Сирией – через такой же узкий перевал между горами и морем, Сирийские Ворота, или же по крутым дорогам через Аман. История Киликии, местное население которой, возможно, было родственно сирийским арамеям, как и история Сирии, восходила ко временам ассирийского господства. В Киликии, как и в Сирии, были древние и славные города – Солы, Малл и Тарс: при Ахеменидах это была резиденция полунезависимых местных князей, носивших имя Сиеннес. Однако эллинское влияние раньше начало чувствоваться в этом регионе: древние города уже стали больше чем наполовину эллинизированными к тому времени, как сюда прибыл Александр, и сочли уместным назваться греческими колониями. Действительно, там могли жить и настоящие греческие колонисты. Солы считали своими метрополиями Аргос и Родос
[714]. Тарс иногда называл своим основателем греческого героя Триптолема, иногда – ассирийского царя Сарданапала
[715]. Малл был основан в туманные дни греческих легенд Мопсом и Амфилохом
[716]. Мопс, как странствующий герой, часто фигурировал в мифах греческих колоний на южном берегу Малой Азии, а самый важный город внутренней Киликии после Тарса носил по-гречески имя Мопсуестия – очаг Мопса.
