Иранские народы до того, как мидийский правитель Дейок
[841] построил империю, были расколоты на несколько мелких княжеств и клановых вождеств. Они не сгибали шею под ярмом Великого Царя. Они стояли примерно на той же стадии социального развития, как и Македония в дни Филиппа или же как средневековые княжества Европы. Мы видим во всех них аристократию великих домов, вождей, правивших благодаря своей крови и унаследованной власти в племени, в клане или в семье
[842]. Типичный персидский аристократ был известен своими высокомерными манерами. Его образ жизни очень напоминал образ жизни его македонских собратьев. Он точно так же обожал собак и коней, любил охотиться и хорошо владел оружием. Он так же любил пить и гулять всю ночь, хотя с этим он сочетал огромную способность к воздержанию, когда оно было нужно во время форсированных маршей по голодным областям Ирана
[843]. Ложь считалась смертным грехом, а торговлю на рынке перс считал занятием, до которого опускались только самые низкие представители человечества
[844]. Но обрабатывать землю, как это делали его предки, и пасти стада и табуны было почтенной и угодной богу работой
[845].
Однако ни одно из этих качеств не является чем-то особенным. Большинство воинственных аристократов имеют гордый вид, любят физические упражнения и хорошую компанию и презирают торговлю. Чтобы найти отличительное выражение древнего иранского духа, мы должны обратиться к зороастрийской религии. Безусловно, сейчас невозможно определить, насколько реальная религия эпохи Ахеменидов соответствовала подлинно зороастрийскому типу. Царские дома Мидии и Персии, насколько мы можем понять по нескольким использовавшимся личным именам и по тому факту, что цари Ахеменидов почитали Ахурамазду как Единого Создателя, были по вероисповеданию зороастрийцами. Но есть и кое-какая существенная разница между их практикой и тем, что – во всяком случае, позднее – считалось ортодоксальным: например, их обычай погребения. В почитании клановых божеств мы можем заметить пережитки старого, дозороастрийского язычества, в культе Анахиты – порчу веры под влиянием чужеземцев. Но даже если мы не можем предполагать, что то или иное предписание зороастризма соблюдалось в Персии Дария Кодомана, Авеста проливает обильный свет на основные религиозные понятия и особый религиозный темперамент старого Ирана. И я думаю, что мы должны оценить его довольно высоко. Древнейшая форма зороастризма, о которой мы что-то знаем,– практически монотеизм. И не только Бог там един – египтяне и индийцы тоже иногда говорили о Едином в пантеистическом смысле слова, Ахурамазда является Лицом, и Лицом весьма нравственным. Он радикально отличается от старых богов, лишенных моральной природы, которых все еще почитали даже обычные греки, и точно так же от лишенных морали абстракций, в которые превратились старые боги природы благодаря спекулятивной философии греческих и индийских философов. И с таким богом отношение иранцев к миру и тому, что происходит в мире, всегда находилось в существенном контрасте с тем, что мы представляем себе как «восточное»: кпозиции, например, их индийских родичей. Материальный мир не был бессмысленным процессом, бременем, от которого мудрец, насколько это возможно, должен отстраниться; Ахурамазда создал его добрым, хотя злые духи теперь делали все от них зависящее, дабы испортить его. Мы говорим о «мечтательном Востоке», а религия Заратустры была прежде всего религией честной работы. Ее высшей целью было, чтобы «корова» (то есть сельское хозяйство в целом) не была больше заброшена из-за козней лживых духов. Верно, что благочестие, которого требовал Ахурамазда, было до некоторой степени узким и формальным, что ни один голос в Древнем Иране не произносил: «Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня… новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя»
[846]. Но правда и то, что зороастрийское понятие о Боге и служении Ему мы, чьи мысли о Боге восходят к Иерусалиму, находим до странности себе близким
[847].
Два века империи действительно сильно изменили иранскую аристократию. Персидские аристократы, сражавшиеся против Александра, были не очень-то похожи на грубых горных вождей, которые собирались под знамена Кира. Блага этого мира – все богатство и утонченность огромных промышленных городов, драгоценные товары Индии и Ионии – не оказались в руках их отцов попусту. Уже при Кире персы отбросили свои примитивные килты и переоделись в длинные платья, которые мидийцы к тому времени заимствовали из Ассирии
[848], в тирский пурпур и радужные вышивки Вавилона. Свою природную страсть к пирам и охоте они удовлетворяли искусственным образом и в огромном масштабе. Персидский пир стал для греков образцом расточительной роскоши. Вся Азия разорялась, дабы поставить еду на стол Великого Царя
[849]. Целые армии поваров, кондитеров и дворецких обслуживали персидского аристократа
[850]. Его пиршественный зал должен быть богато задрапирован и сверкать золотой и серебряной посудой
[851]. Ложа должны быть выложены золотом и закрыты драгоценными тканями. Фактически искусство застилания постелей было доведено до такого изящного совершенства, что, дабы удовлетворить вкус персов, нужна была специальная подготовка, и, когда царь подарил ценные ковры греческим посетителям, с ними обязательно полагался и расстилатель лож
[852]. То же и с персидской любовью к охоте. Теперь для его развлечения огораживались огромные парки, забитые всеми видами дичи,– эта тенденция, как представлялось тонким чувствам Ксенофонта, истинного спортсмена, была далека от подлинно охотничьего духа: «Ведь такая охота, мне кажется, подобна охоте на связанных животных»
[853]. Персы страстно увлекались разведением лошадей, и лошади, как считали персы, были одними из самых почетных подарков, которые можно было дать или получить
[854]. Индийских собак, которых во времена Геродота держал сатрап Вавилона, было так много, что их содержание стало единственным налогом, возложенным на четыре большие деревни
[855].
