–А ты знаешь тех, у кого ничего не вышло?
–Среди моих знакомых таких семей вообще нет,– сказала Лата.
–Несмешанные браки тоже не всегда счастливые.
–Да, Кабир. Мне рассказали…– проговорила Лата с такой болью и сочувствием в голосе, что Кабир сразу понял: она имеет в виду его мать.
Он осекся, потом спросил:
–Это тоже имеет какое-то отношение к твоему решению?
–Не могу сказать… Не знаю… Но мою мать, уверена, это пугает.
–То есть ты считаешь, моя наследственность и моя религия имеют решающее значение, а твои чувства ко мне – нет.
–Зачем ты передергиваешь, Кабир?!– вскричала Лата.– Я вовсе так не считаю!
–Но действуешь именно исходя из этих соображений.
Лата не смогла ответить.
–Неужели ты больше ничего ко мне не чувствуешь?– спросил Кабир.
–Чувствую, еще как…
–Тогда почему ты не писала? Почему не разговариваешь со мной…
–Вот поэтому!..– Лата окончательно растерялась.
–Ты всегда будешь любить меня? Потому что я точно буду…
–Ох, прекрати, умоляю, Кабир! Это невыносимо!– закричала она. Пора уже прямо сказать ему, что она пытается убедить его (и в равной степени саму себя), что их чувства ничего не значат.
Однако Кабир не позволил ей это сделать.
–Объясни, почему мы не можем видеться?– настаивал он.
–Видеться? Кабир, дело не в этом! К чему приведут наши встречи?
–А они должны к чему-то привести? Разве нельзя просто проводить время вместе?– Помолчав, он добавил:– Ты «сомневаешься в моих намерениях»?
Сквозь пелену отчаяния Лата вспомнила их с Кабиром поцелуи. Эта память всколыхнула в ней такие сильные чувства, что она и в собственных намерениях готова была усомниться.
–Нет,– уже тише ответила она,– но от этих встреч мы будем только страдать.
Лата осознала, что вопросы Кабира заставляют ее саму задаваться уже другими вопросами, а те вызывают новые вопросы, и в голове рождается не ответ, а огромный клубок спутанных мыслей. Сердце ее тянулось к Кабиру, однако разум подсказывал, что пора положить всему конец. Лата хотела признаться, что переписывается с другим, но не могла заставить себя причинить Кабиру такую боль.
Они проходили мимо лестницы под окнами экзаменационного зала. Кабир взглянул на ступени и нахмурился. Свет уже померк, деревья и скамейки отбрасывали на траву длинные тени.
–Что же нам делать?– спросил он, пытаясь решительно стиснуть зубы.
–Не знаю. Сейчас мы вынуждены проводить время вместе, по крайней мере на сцене. Еще месяц. Мы сами загнали себя в эту ловушку.
–Неужели ты не можешь подождать хотя бы год?– воскликнул Кабир, внезапно поддавшись отчаянию.
–А что изменится?– обреченно спросила Лата и ушла с тропинки, прочь от него.
Думать не хотелось – на это уже не хватало сил. Лата была опустошена эмоционально и изнурена заботой о ребенке, учебой, репетициями. Она села на скамейку и опустила голову на руки. Сил не было даже на слезы.
На этой же скамейке под огненным деревом она сидела после экзамена. Кабир не знал, что и думать. Должен ли он снова ее утешить? Осознает ли она вообще, где сидит? Вид у нее был такой подавленный, что хотелось одного: обнять ее и успокоить. Казалось, она вот-вот расплачется.
Оба вслух произнесли слова, вернуть которые было невозможно, однако Кабир не злился на Лату. Он искренне хотел ее понять. Сам он не знал, что́ такое давление семьи – большой и сплоченной семьи, медленно и неумолимо подчиняющей своей воле всех своих членов. Он с таким просто не сталкивался. За последние месяцы Лата от него отдалилась. Возможно, теперь она слишком далеко – не дотянуться. Если сейчас подойти и помочь ей преодолеть боль, удастся ли восстановить хотя бы часть утраченного? Или он только отяготит ее своими чувствами, ранит еще глубже?
О чем она думает? Кабир стоял в сумерках и смотрел на нее; его длинная тень падала на Лату. Она сидела неподвижно, опустив голову на руки. Рядом на скамейке лежал странный воздушный змей. Лата казалась изможденной и недоступной. Простояв так с минуту, он понуро зашагал прочь.
13.23
Лата просидела без движения минут пятнадцать, потом встала и подобрала со скамейки воздушный змей. Почти стемнело. Думать не получалось. Но сейчас сквозь собственную боль она начала ощущать сострадание к другим. Пран наверняка места себе не находит от волнения. И как дела у Варуна? Она давно ему не писала.
Еще Лата, как ни странно, вспомнила о своем последнем послании Харешу – напрасно она так холодно ответила на его просьбу написать Симран. Это явно было для него важно. Бедный Хареш, он тоже связал себя безнадежными отношениями и, кажется, испытывал похожие трудности.
Самой же Лате завтра предстояла очередная репетиция. Каково ей будет – лучше или хуже, чем прежде? Каково будет Кабиру? По крайней мере, они поговорили и все выяснили; хоть этого разговора можно больше не бояться, уже легче. Вероятно, пережить подобный разговор не так ужасно, как постоянно его ждать. Все это бесконечно печально и больно. Но так ли оно печально, если абстрагироваться?
Вечер прошел тихо, в узком кругу: мама, Пран, Савита, малышка и Лата. Обсуждали, помимо прочего, Хареша и возможные причины его долгого молчания.
Конечно, госпожа Рупа Мера хотела бы читать все письма Хареша, однако Лата передавала ей лишь приветы и новости, умалчивая и о комплиментах, и о тревожащих ее словах. Последними она просто не могла поделиться с мамой.
На самом деле Хареша действительно немного огорчило письмо Латы, но не отвечал он по другой причине – из-за того, что остался без работы. Он очень боялся, что Лата плохо воспримет его новый статус, а уж ее мать тем более. Госпожа Рупа Мера при всей ее доброте и благосклонности была (насколько он мог судить) прагматична и расчетлива в выборе подходящего жениха для дочери.
Однако прошла неделя; руководство фабрики «Джеймс Хоули», несмотря на его просьбы, не изменило несправедливого решения, и в Дели он тоже пока ничего не добился, если не считать обещания господина Мукерджи познакомить его с господином Кханделвалом. Больше молчать было нельзя, и Хареш написал Лате.
За день до прихода его письма госпожа Рупа Мера как раз получила весточку от Кальпаны Гаур и узнала, что Хареш остался без работы. Пран, Савита и малышка вернулись домой, и хлопот было хоть отбавляй, но сердце и мысли госпожи Рупы Меры целиком заняла эта последняя и, надо признать, удручающая новость. Она обсудила ее со всеми, кто заходил полюбоваться на малышку, включая Минакши и Каколи. У нее не укладывалось в голове, что Хареш «так запросто» уволился с работы; ее покойный муж всегда считал, что лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе. Теперь у госпожи Рупы Меры было не одно, а целых два опасения насчет Хареша, и она начала делиться ими с Латой.
