Арун вернулся в гостиную белый как мел.
–Что случилось, милый?– спросила Минакши, собираясь идти в спальню.
–Ничего, дорогая.– Арун преградил ей путь.– Ничего. Присядь. Нет, в гостиной.– Он понимал, что вид разоренной спальни может шокировать жену, тем более в ее нынешнем положении. Он помотал головой, вспомнив выпотрошенный дипломат.
–Но что-то явно стряслось, Арун!– воскликнула Минакши.
Он обнял ее за плечи и спокойно объяснил, что произошло.
–Слава богу, мы отвезли Апарну родителям! Но где наши слуги?
–Я их отпустила пораньше.
–Надо посмотреть, нет ли Ханифа. Он наверняка спит в дальней комнате.
Слуга и по совместительству повар пришел в ужас. Все это время он крепко спал, ничего не видел и не слышал. Он очень испугался, что подозрение падет на него: вор явно бывал в доме и знал, где хранятся драгоценности. Возможно, это сделал подметальщик, предположил Ханиф, рисуя в воображении страшные картины допроса, который ему непременно учинят в полицейском отделении.
Арун позвонил в полицию, но те не сняли трубку.
Изрыгнув шесть нецензурных ругательств подряд, он одумался. Последнее, что ему сейчас нужно,– это расстраивать жену.
–Милая, ты побудь дома, а я съезжу в участок и сообщу им о случившемся.
Минакши наотрез отказалась оставаться дома одна и поехала с Аруном. Ее начинало колотить. В машине она положила руку ему на плечо; так они и ехали всю дорогу.
–Все хорошо, дорогая,– сказал Арун.– Главное, что никто не пострадал. Не волнуйся. Постарайся об этом не думать. Вам с ребенком это вредно.
13.34
Минакши была так потрясена ограблением и утратой драгоценностей – почти всех, не считая изготовленных на заказ золотых сережек, но включая вторую золотую медаль покойного свекра,– что решила на неделю уехать к родителям. Арун ее поддержал, понимая, что будет скучать по жене и дочери, но им сейчас полезно побыть вдали от дома. Варун вернулся наутро, всю ночь прогуляв где-то с друзьями. Он побелел, узнав о случившемся. Когда Арун заявил, что, «если бы он сидел дома, а не пьянствовал с дружками, никакого ограбления не случилось бы», он покраснел как рак. В конце концов, Арун тоже развлекался на вечеринке. Однако он не стал провоцировать уже доведенного до ручки брата и тихо ушел к себе.
Арун написал госпоже Рупе Мере и рассказал об ограблении. Он заверил ее, что у Минакши все хорошо, но вынужден был упомянуть, что вторая отцовская медаль тоже утрачена. Он отдавал себе отчет, что мать будет вне себя от горя. Арун любил отца и сам горевал из-за медали, но поделать ничего не мог: оставалось лишь надеяться, что полиция поймает злоумышленника или злоумышленников. Они уже допрашивали подметальщика – а точнее, избивали его. Узнав об этом, Арун попытался их остановить.
–А как же нам выяснить, что произошло,– откуда воры знали, где вы храните ценные вещи?– спросил его участковый.
–Мне плевать. Я этого не потерплю, немедленно прекратите побои,– сказал Арун.
Самое ужасное заключалось в том, что он и сам подозревал подметальщика: грабители наверняка действовали по его наводке. Беззубая Карга или Ханиф не могли такое совершить, а приходящий садовник и водитель никогда не бывали в доме.
Арун написал матери и о встрече с Харешем. Всякий раз, когда он вспоминал о своем позоре в гостях у Кханделвалов, его прошибал пот. В письме он прямо сказал, что думает о потенциальном «зятьке»: он коротышка, выскочка, дурак и слишком много о себе мнит. Картину детства, прошедшего на зловонных улицах Нил-Дарвазы, слегка скрашивают кляксы образования, полученного в закопченной английской глубинке. Ни учеба в колледже Святого Стефана, ни Лондон никакого благотворного влияния на него не оказали. Одевается безвкусно и вычурно, в обществе держать себя не умеет, а английский у него на удивление безыскусный для человека, отучившегося в колледже и два года прожившего в Англии. Арун совершенно не представлял, как можно брать его с собой в свет (в «Калькуттский клуб» или на скачки в «Толлигандж», где собираются все сливки калькуттского общества, индийского и европейского). Кханна устроился бригадиром (бригадиром!) на чешскую обувную фабрику. Разве можно считать его достойным претендентом на руку девушки из семьи такого класса и достатка, как Мера? Об этом не может быть и речи. Минакши в целом придерживается такого же мнения, добавил Арун.
А вот о том, что у Минакши есть другие планы на Лату, он умолчал. Временно поселившись в родительском доме, она начала обрабатывать Амита. И Каколи охотно ей в этом помогала. Обеим очень понравилась Лата, и обе считали, что она станет идеальной парой для их братца: иего творчество будет ценить, и причуды стерпит. Она умна и образованна, а это важно: при том что Амит в жизни крайне молчалив (в отличие от сестер и даже Дипанкара), редкие беседы с ним не должны быть пустыми или легкомысленными. Только с братом и сестрами он может давать себе слабину.
Каколи – однажды заявившая, что ей ужаааасно жааалко женщину, которая выйдет за него замуж,– решила, что Лату ей не жалко. Та сможет и понять, и приструнить эксцентричного Амита.
Вероятно, Минакши не зря все это затеяла. Амиту очень нравилась Лата, однако он так и не осмелился бы сделать первый шаг, если бы не его энергичные и предприимчивые сестрицы.
Вместо того чтобы вновь прибегнуть к ку-ку-куплетам, доказавшим свою неэффективность, сестры решили действовать мягко и исподтишка. Минакши сообщила Амиту, что на горизонте замаячил Другой. Поначалу она думала, что это Акбар или как там его (они вместе с Латой играли в «Что угодно»), но потом выяснилось, что это какой-то самонадеянный сапожник, который совершенно не подходит Лате и вообще. Таким образом она намекнула, что Амит спасет ее от несчастливого брака, если вмешается. Каколи же просто заявила, что он нравится Лате, а она, ясное дело, нравится ему, так что нечего хорохориться и тянуть волынку, пора послать ей свою книгу и признание в любви.
Обе сестры понимали, что шансы на успех предприятия невелики, если они неправильно расценили чувства Амита к Лате. Если же она в самом деле ему нравится, то они готовы всячески содействовать и помогать. Минакши и Каколи мало что знали о его жизни и амурных делах в Оксфорде, но в Калькутте Амит демонстративно отвергал все попытки поклонниц и их матерей познакомиться с ним поближе: хранил верность Джейн Остин. Казалось, его удел – одиночество и раздумья о высоком. При этом Амит обладал недюжинной силой воли и никогда не делал того, что ему претило. Юриспруденцией, к примеру, он не собирался заниматься вовсе – вопреки бесконечным наставлениям Бисваса-бабý и недовольству отца.
Свою праздность он оправдывал примерно так: «Мне не надо думать о деньгах, я никогда не буду в них нуждаться. Зачем зарабатывать больше, чем необходимо для жизни? Если я стану адвокатом, то очень скоро надоем сам себе и осточертею окружающим, а ничего достойного так и не сделаю. Просто буду одним из тысячи адвокатов. Лучше написать один сонет на века, чем выиграть сто громких дел. Думаю, уж один сонет на века я написать сумею – при условии, что у меня будет на это время и определенная свобода действий. Чем меньше я засоряю жизнь бесполезной деятельностью, тем лучше пишу. Значит, я должен делать как можно меньше: работать над романом при любой возможности и иногда, если посетит вдохновение, сочинять стихи. Тем и ограничусь».
