–Охота?– недоуменно переспросил Ман.
–И одежда ваша еще в стирке…
Ман с отвращением отвернулся. Он велел Варису идти с ним, вернулся в свою комнату, сгреб все вещи в сумку и покинул стены форта. Кликнули рикшу. Варис хотел проводить его на станцию, но Ман ему не позволил.
Напоследок Варис сказал:
–Я выслал навабу-сахибу немного дичи. Узнайте, пожалуйста, получил ли он ее? И передайте горячий привет этому старику, Гуляму Русулу, который здесь работал.
10.10
–Ну, выкладывай,– сказал Рашид своей четырехлетней дочери Мехер, когда они сидели на чарпое
[19] во дворе дома его тестя,– что нового ты узнала, чему научилась?
Мехер, сидевшая на коленях у папы, тут же выдала свой вариант алфавита урду:
–Алиф-бе-те-се-хе-че-дал-бари-йе!
Рашид остался недоволен.
–Очень уж сокращенная у тебя версия получилась.– Он заметил, что во время его пребывания в Брахмпуре образованием Мехер никто не занимался.– Ну же, Мехер, ты ведь умная девочка, ты способна на большее.
Хотя она действительно была умной девочкой, никакого особого интереса к алфавиту она не продемонстрировала: лишь добавила к своему списку пару-тройку букв.
Мехер была рада видеть отца, но поначалу – когда вчера вечером он вошел в дом, пробыв в отъезде несколько месяцев,– очень его стеснялась. Матери пришлось долго ее уговаривать и даже подкупить пирожным, чтобы она согласилась поприветствовать Рашида. Наконец девочка неохотно протянула:
–Адаб арз, чача-джан.
Мать очень тихо поправила ее:
–Не чача-джан, а абба-джан
[20].
Мамины слова вызвали у Мехер новый приступ застенчивости. Впрочем, Рашид быстро вернул себе расположение дочери, и теперь та вовсю болтала с папой, как будто и не расставалась с ним на долгие месяцы.
–Что продается в вашем деревенском магазинчике?– спросил Рашид, надеясь, что Мехер проявит бóльшую подкованность в более практических вопросах.
–Сладости, соленья, мыло, масло,– ответила дочка.
Рашида удовлетворил этот ответ. Он покачал Мехер на колене, попросил поцелуй и тут же его получил.
Чуть позже из дома вышел тесть Рашида – добрый здоровяк с коротко подстриженной седой бородой. В деревне его называли Хаджи-сахибом – за то, что лет тридцать назад он совершил паломничество в Мекку.
Увидев, что зять и внучка до сих пор праздно болтают во дворе и даже не думают собираться, он сказал:
–Абдур Рашид, солнце все выше. Если хотите выехать сегодня, то вам пора.– Он помолчал.– Не забудь за каждой едой брать себе по большой ложке масла гхи из этой банки. Я всегда слежу, чтобы Мехер ела гхи, поэтому у нее такая здоровая кожа и глазки блестят, как бриллианты.
Хаджи-сахиб наклонился к внучке, взял ее на руки и обнял. Мехер, сообразив, что они с сестричкой, матерью и отцом уезжают в Дебарию, крепко прильнула к своему нане и вытащила у него из кармана монетку в четыре анны.
–И ты с нами поезжай, нана,– потребовала она.
–Что ты там нашла?– всполошился Рашид.– Положи обратно! Скверная, скверная привычка…– Он покачал головой.
Однако Мехер умоляюще взглянула на нану, и тот позволил ей оставить добытое незаконным путем. Ему было грустно расставаться с родными, но что поделать? Он ушел в дом за дочерью и малышкой.
Наконец из дома показалась жена Рашида. Она была в черной парандже с тонкой сеткой на лице, а в руках держала младенца. Мехер подбежала к матери, потянула ее за подол паранджи и попросила дать ей ребеночка.
–Не сейчас, Муния спит. Попозже,– мягко ответила ей мать.
–Подкрепитесь перед отъездом. Или хотя бы выпейте по стаканчику шербета,– сказал Хаджи-сахиб, который несколько минут назад всех поторапливал.
–Хаджи-сахиб, нам пора,– сказал Рашид.– Еще ведь за город нужно успеть.
–Тогда я провожу вас на станцию.
–Не нужно, мы не хотим вас беспокоить,– сказал Рашид.
Старик медленно кивнул, и вдруг на его серьезное лицо легла тень не просто озабоченности, а тревоги.
–Рашид, я волнуюсь…– начал он и умолк.
Рашид, глубоко уважавший тестя, вчера излил ему душу и рассказал про визит к патвари, однако не это стало причиной волнений старика.
–Прошу вас, не тревожьтесь, Хаджи-сахиб,– сказал Рашид.
Лицо его тоже мимолетно омрачила боль, но потом он занялся сумками, жестянками и прочим багажом, а через несколько минут они отправились в путь – по дороге, что вела за пределы деревни. Автобус, который шел в город и на станцию, останавливался возле маленькой чайной на деревенской окраине. Здесь уже собралась небольшая толпа путников и толпа побольше – провожающие.
Автобус с грохотом и лязгом остановился рядом с ними.
Хаджи-сахиб со слезами обнял сперва дочь, а потом и зятя. Когда он обнимал Мехер, та нахмурилась и пальчиком провела по его щеке, ловя слезу. Ее младшая сестра все это время крепко спала, хоть ее и перекладывали с одной руки на другую.
Все засуетились и начали садиться в автобус, кроме двух пассажирок – молодой женщины в оранжевом сари и девочки лет восьми, очевидно ее дочери.
Молодая обнимала женщину постарше, вероятно свою мать, к которой приезжала в гости (или старшую сестру). При этом она рыдала в голос. Обе неистово, даже несколько театрально обнимали другу друга, выли и причитали. Молодая горестно охнула и воскликнула:
–А помнишь, как я однажды упала и разбила коленку!..
Вторая провыла:
–Ты мое солнышко, кровинушка ты моя!..
Маленькая девочка в пыльно-розовом сари и с розовой лентой на косичке закатила глаза. Ей было невыносимо скучно.
–Ты меня кормила, растила, ты все мне давала, все…– не унималась молодая женщина.
–Ненаглядная ты моя, как же я тут без вас!.. Ох, боже мой, боже мой!
Спектакль длился несколько минут, причем женщинам не было никакого дела до неистово сигналившего водителя. Уехать без них он не мог – остальные пассажиры ему не позволили бы (хотя зрелище изрядно наскучило и им).
–Что происходит?– тихим обеспокоенным голосом спросила жена Рашида.
–Ничего-ничего. Они же индуски.
Наконец молодая женщина и ее дочь сели в автобус. Первая выглянула в окно и продолжала рыдать. Чихая и кряхтя, автобус тронулся с места. В считаные секунды женщина успокоилась, замолчала и переключила внимание на ладду: разломила его пополам и дала одну половинку дочери, а вторую съела сама.
