–Какая муха тебя укусила?– спросила Каколи.– Ты стал такой вспыльчивый. Хуже Пусика. Наверное, дело в сексуальной неудовлетворенности.
–Угу, тебе не понять,– проворчал Амит.
–Куку! Амит!– воскликнула госпожа Чаттерджи.
–Но я говорю правду!– сказала Каколи.– Я заметила, что он стал грызть лед. Говорят, это верный признак.
–Куку, я не позволю тебе так разговаривать за столом… Тем более при А.
Апарна навострила ушки и положила перепачканную желтком ложку на расшитую скатерть.
–Маго, А. не понимает ни слова из того, о чем мы говорим,– заверила Каколи свою мать.
–И я тоже,– вставил Амит.
–Наверное, она тебе снится.
–Кто?– не поняла госпожа Чаттерджи.
–Героиня твоей первой книжки. Белая Леди твоих сонетов.– Каколи многозначительно уставилась на Амита.
–Сколько можно трепать языком!– рявкнул тот.
–В иностранке – тьфу!– повадка.
Вот на что индиец падкий.
За столом она теперь старалась воздерживаться от куплетов, но этот сам слетел с языка.
–Повидло, Куку, умоляю! Тосты стынут.
–Иностранной хищной дуры
Бойся, древняя культура! —
снова выдала Каколи.– Знаешь, это даже хорошо, что в результате той интрижки у тебя родились стихи, а не маленькие Чаттерджи. Женись на какой-нибудь милой индианке, дада, не бери пример с меня. Ты уже отправил Латс свою книжку? Она говорила, что ждет.
–Поменьше зубоскальства. Побольше повидла,– попросил Амит.
Куку наконец передала ему повидло, и он аккуратно намазал его на тост, не пропуская ни одного уголка.
–Так и сказала?
–О да! Минакши подтвердит.
–Точно-точно,– заверила его Минакши.– Каколи всегда говорит одну лишь правду. И мы за тебя волнуемся. Тебе уже почти тридцать…
–Не напоминай,– театрально и меланхолично произнес Амит.– Просто передай сахар, пока мне тридцать один не стукнуло. Что еще вам говорила Лата?
Минакши решила не портить впечатления, произведенного предыдущей репликой, и мудро воздержалась от вранья.
–Ничего особенного. Лата вообще слов на ветер не бросает. При этом она несколько раз упоминала тебя, а это что-то да значит.
–И лицо у нее сразу делалось такое мечтательное,– добавила Каколи.
–Ума не приложу, как вышло,– сказал Амит,– что мы с Дипанкаром – и Тапаном – выросли порядочными и честными людьми, а вы, девицы, научились столь бесстыдно лгать? Удивительно, что мы родственники.
–Как же вышло,– не растерялась Куку,– что мы с Минакши, хоть и не без греха, умеем быстро принимать важные решения, а ты все тянешь кота за хвост? Я уж молчу про Дипанкара, который даже не может решить, какое решение ему принимать.
–Не злись, дада,– сказал Дипанкар,– они нарочно тебя злят.
–Не волнуйся, у них ничего не выйдет,– ответил Амит.– У меня слишком хорошее настроение.
13.37
Лукавства нет в стихах/словах, как и сомнений,
А здесь они для той, кто их поймет/оценит.
Том этот весь течет, как лава/так браво/на славу/для забавы.
Ах, шлет его вам бард и бакалавр права/право.
Амит оторвался от писанины и каракуль на полях. Он пытался сочинить дарственную надпись для Латы, а когда вдохновение его покинуло, стал думать, какой из двух своих стихотворных сборников ей подарить. Может, оба? Наверное, все-таки не первый – Белая Леди его сонетов может отпугнуть Лату. К тому же во втором сборнике помимо стихов о любви были описания Калькутты – тех мест, что напоминали ему о ней и, возможно, напомнят ей о нем.
Приняв такое решение, Амит смог вернуться к дарственной надписи, и к обеду она была готова отправиться на форзац «Жар-птицы». Нацарапанный кое-как черновик разобрать смог бы только автор, но сам инскрипт получился аккуратным и понятным. Амит медленно выводил слова серебряной перьевой авторучкой, подаренной ему дедом на двадцать первый день рожденья,– причем на форзаце не индийского, а куда более презентабельного британского издания сборника (таких экземпляров у Амита осталось всего три).
Лукавства нет в словах моих простых…
Альянс их – той, кто их не даст в обиду.
Том этот весь, как сей смиренный стих, —
Ах, плод любви поэта и… Фемиды!
Легко представить автора иным,
А он такой же циник, как и прежде.
Тут смесь вина и рифм, мечты, вины.
А впрочем, не в словах их правда – между.
Ложь только в том, что говорится вслух,
Арго отчаянья непроизносимо.
Тату крылом по-птичьи легкий дух
Аллегро бьет, бесстрастный и незримый.
Любовь и память, тайны, слезы, свет,
Аллюр и ананасы, счастье, муки,
Тиранов след, извивы бед и лет —
Алмазы слов граню и сыплю в руки.
Внизу он поставил подпись, вывел дату, дождался, пока чернила подсохнут, перечитал стихотворение, закрыл темно-синюю с золотым тиснением обложку, завернул книгу в бумагу, поставил на нее сургучную печать и в тот же день отправил заказной бандеролью в Брахмпур.
13.38
Разумеется, госпожа Рупа Мера была дома, когда два дня спустя в дом Прана постучался почтальон,– а как же иначе? В последнее время она никуда не выходила, боясь оставить Савиту одну с ребенком. Даже доктору Кишену Чанду Сету приходилось самому идти к дочери, если он хотел ее увидеть.
Когда доставили посылку от Амита, Лата была на репетиции. Госпожа Рупа Мера расписалась за нее. Поскольку в посланиях из Калькутты теперь содержались исключительно катастрофические вести, госпожа Рупа Мера едва не вскрыла пакет сама (увидев имя отправителя, она чуть не взорвалась от злости и любопытства, но мысли о том, как Лата, Савита и Пран дружно ее проклянут, охладили ее пыл).
Лата вернулась вечером, когда на улице уже почти стемнело.
–Где ты пропадала столько времени? Почему не вернулась раньше? Я вся извелась от волнения!– накинулась на нее мать.
–Я была на репетиции, ма, и ты это знаешь. Я всегда прихожу в это время. Как дела? Судя по тишине, малышка спит?
–Два часа назад тебе доставили посылку из Калькутты. Открывай сейчас же!– Госпожа Рупа Мера сгорала от любопытства.
