Агарвал покачал головой.
–Это лучше, чем бояться высказать, что думаешь,– возразил он и подумал, что обстановка в Пурва-Прадеш существенно упростилась с тех пор, как леваки и антиклерикалы потеряли возможность прятаться под крылышком Махеша Капура.
Шарма не стал пенять ему за это грубое замечание, а произнес спокойным тоном:
–Вот письмо. Прочтите его и скажите, какие меры, по-вашему, следует принять. Граница с Пакистаном от нас, конечно, далеко, но надо приструнить некоторые легковозбудимые газеты и не допускать паники. Или подстрекательства.
–Кое-какие шествия тоже следует приструнить,– заметил министр внутренних дел.
–Возможно, возможно. Там будет видно,– отозвался главный министр.
14.10
Неустойчивая ситуация в большом мире несколько компенсировалась в Брахмпуре соблюдением праздничных обрядов. Через двое суток после поднятия флага и речей по случаю Дня независимости, прошедшего в более тревожной обстановке, чем четыре предыдущих, наступило полнолуние месяца Шраваны, а с ним праздник, больше всех других связанный с проявлением душевности, когда братья и сестры выражают свою любовь друг к другу.
Однако госпожа Капур, которая вообще-то любила праздники, не признавала Ракши, считая его типичной пенджабской выдумкой. Она была родом из той части штата Уттар-Прадеш, где, по ее словам, днем, который укреплял связи между братьями и сестрами – по крайней мере, в среде кхатри,– был Бхай-Дудж. Но Бхай-Дудж собирались отмечать только через два с половиной месяца под практически безлунным небом одновременно с целой серией праздников Дивали. Никто из ее знакомых самдхин не разделял ее пренебрежительного отношения к Ракши – безусловно, не старая госпожа Тандон, привыкшая праздновать этот день вместе с соседями в своем родном Лахоре, в самом сердце еще не разделенного Пенджаба
[118], и не госпожа Рупа Мера, которая рвалась проявить любые чувства во что бы то ни стало и по любому поводу. И в день Ракши, и в Бхай-Дудж она отправляла приветственные послания всем своим братьям, включая кузенов, как подтверждение своего доброго отношения к ним.
Госпожа Капур придерживалась определенных, но не догматических взглядов на все связанное с праздниками и религиозными постами; вчастности, она по-своему интерпретировала легенды, лежавшие в основе Пул Мелы. Что же касается ее дочери, то проживание в Лахоре в семье Тандонов никак на нее не повлияло. Вина начала участвовать в праздновании Ракши, как только родился Пран. Что бы там госпожа Капур ни думала об этом празднике, она не стремилась охладить пристрастие своей маленькой дочери к красочным нитям, ярким цветочкам и прочим атрибутам Ракши, а когда малыши Пран и Ман приходили к ней и показывали подарки, полученные от сестры, радость, которую она демонстрировала, была не только наигранной.
Этим утром Вина пришла в Прем-Нивас, чтобы повязать Прану ракши на запястье. Она выбрала простой маленький цветочек из блестящей ткани, прикрепленный к красной нити. Накормив брата ладду и благословив, она получила взамен пять рупий и обещание покровительства, скрепленное братским объятием. Хотя Имтиаз диагностировал у Прана хроническую болезнь сердца, выглядел он, как отметила Вина, гораздо лучше, чем прежде. Очевидно, рождение дочери не усилило напряженность, в которой он пребывал, а сняло ее. Ума была здоровым жизнерадостным ребенком. Савита, вопреки предсказаниям ее матери, не впадала после рождения ни в кратковременную, ни в длительную депрессию. Погрузиться в это состояние ей мешали тревоги, связанные с болезнью Прана, а увлечение юриспруденцией служило хорошим психостимулятором. Время от времени на нее накатывали приступы страстной материнской любви, когда ей хотелось плакать от счастья.
Вина привела с собой Бхаскара.
–А где моя ракши?– спросил он у Савиты.
–Твоя ракши?
–Да, от твоей дочери.
–Ты прав!– сказала Савита, ругая себя за непредусмотрительность.– Ты прав. Сейчас я пойду и найду ракши для тебя. Или даже лучше – сделаю сама. У мамы припасены материалы на сотню ракши. А ты – ты принес Уме подарок, надеюсь?
–Да!– ответил Бхаскар. Он вырезал большой многокрасочный додекаэдр из одного листа бумаги и хотел повесить его над кроваткой Умы, чтобы она следила глазами за тем, как он шевелится в воздухе.– Я сам его раскрасил,– сказал мальчик.– Но я не старался использовать минимум красок,– добавил он извиняющимся тоном.
–Вот и прекрасно!– воскликнула Савита, поцеловав мальчика.– Чем больше красок, тем лучше.– Когда ракши была готова, Савита повязала ее Бхаскару на правое запястье, держа руку Умы в своей.
После этого Вина пошла в Байтар-Хаус, чтобы повязать ракши Фирозу и Имтиазу, как она делала ежегодно. Оба были дома и ждали ее.
–А где твой друг Ман?– спросила она Фироза.
Когда он открыл рот, чтобы ответить, Вина закинула ему в рот конфету.
–Это тебя надо спросить,– проговорил Фироз, улыбаясь.– Он твой брат.
–Ох, не напоминай,– вздохнула Вина.– На дворе Ракши, а он даже в праздник болтается неизвестно где. Никаких семейных привязанностей. Если бы я хоть знала, что он еще в деревне, то послала бы ему ракши туда. А теперь слишком поздно. Ему наплевать на чувства других.
Семейство Мера заблаговременно послало все необходимые ракши в Калькутту, куда они прибыли без опоздания. Арун предупредил сестер, что ему не удастся скрыть под рукавом пиджака никаких вычурных украшений и он сможет надевать на работу разве что простую серебристую нить. Варун, словно для того, чтобы позлить старшего брата своим нарочитым безвкусием, всегда просил умопомрачительные ракши, обвивавшие его руку чуть ли не до локтя. В этом году Савита не имела возможности повидать своих братьев и написала им длинные послания, в которых выражала свою любовь к ним и называла их «заочными дядями». Лата, всецело вошедшая в роль Оливии, послала им лишь краткие, хотя и сердечные поздравления. Даже в день праздника у них была репетиция. Некоторые из актеров носили ракши. Лата, ведя диалог с Виолой, не смогла сдержать улыбки, подумав, что, если бы в елизаветинской Англии существовал праздник Ракши, Шекспир непременно обыграл бы его и Виола, возможно, оплакивала бы потерпевшего кораблекрушение брата, сокрушаясь о том, что он лежит на каком-нибудь иллирийском берегу, освещенном полной августовской луной, без всяких признаков жизни и даже без ленточки с цветочком на руке.
14.11
Подумала она и о Кабире, вспомнив, как на концерте – казалось, так давно – он обронил замечание, что до прошлого года у него была сестра. Лата так и не выяснила, что именно он хотел этим сказать, но любое возможное объяснение вызывало у нее сочувствие молодому человеку.
Кабир тоже вспоминал Лату в этот вечер и разговаривал о ней с младшим братом. Он пришел с репетиции усталый, есть ему не хотелось, и это расстраивало Хашима.
