Важные известия касались двух младших представительниц семейства Чаттерджи. Минакши потеряла плод, а Каколи нашла жениха. Дипанкар вернулся с праздника Пул Мела. Он по-прежнему не мог найти себя, но «на более высоком уровне». Юный Тапан прислал довольно мрачное письмо, но причин своей мрачности не указывал. Типичные подростковые сопли, рассудил Арун. Амит, зайдя к нему домой как-то вечером выпить рюмку-другую, обронил, что Лата ему в целом нравится. При его крайней сдержанности это могло только означать, что он ею «заинтересовался». Разобрав несколько следующих закорючек, госпожа Рупа Мера в тревоге поняла, что, по мнению Аруна, это неплохая идея. По крайней мере, писал Арун, это отвлечет Лату от абсолютно неподходящего Хареша. Когда он изложил эту идею Варуну, тот нахмурился и буркнул, что готовится к экзаменам,– словно судьба сестры его совсем не волнует. Подготовка к экзаменам ограничивает его шамшистские возможности, и Варун с каждым днем все больше мрачнеет. Во время Шраада по отцу он вел себя очень неадекватно, пытался превратить их дом в Санни-Парке в ресторан для жирных священнослужителей и даже спрашивал их (как случайно подслушала Минакши), можно ли совершать поминальные обряды по самоубийцам.
Арун обронил несколько замечаний о приближающихся выборах в Англии («Мы в „Бентсен Прайс“ считаем, что это выборы без выбора: Эттли
[142] еще не дозрел до премьерства, а Черчилль слишком стар»), а о выборах в Индии не написал ничего. В заключение он велел госпоже Рупе Мере следить за сахаром в крови, передать привет его сестрам и успокоить всех насчет Минакши: она быстро оправилась после выкидыша и чувствует себя хорошо. На этом Арун поставил точку.
Госпожа Рупа Мера сидела в оцепенении; сердце ее билось с угрожающей скоростью. Она привыкла перечитывать письма десятки раз, всесторонне обдумывая по нескольку дней замечание, сделанное кем-нибудь кому-нибудь другому относительно чего-нибудь, что, по мнению кого-нибудь третьего, кто-нибудь четвертый чуть не совершил. А тут было столько неожиданных новостей – и таких значительных! Усвоить все это сразу было невозможно. Выкидыш у Минакши, жених у Каколи, надвигающаяся угроза в лице Амита, пренебрежительный выпад против Хареша, тревожное поведение Варуна – голова у госпожи Рупы Меры шла кругом, и она велела слуге немедленно подать ей стакан нимбу-пани.
А о ее дорогой Апарне он ничего не написал! По-видимому, с ней было все в порядке. Госпожа Рупа Мера вспомнила высказывание внучки, вошедшее в семейный архив: «Если в этом доме появится другой ребенок, я выброшу его прямо в корзину для бумаг». Похоже, слишком раннее развитие стало модным поветрием. Госпожа Рупа Мера надеялась, что Ума будет не менее привлекательной, чем Апарна, но не такой колючей.
Ей не терпелось показать письмо Аруна Савите, но она решила, что лучше сообщать дочери новости не все сразу, а по одной. Это будет не слишком ошеломляющим для Савиты, а для самой Рупы Меры более информативным. Не зная о решительной настроенности Аруна в отношении Амита и о проявленном Варуном равнодушии, Савита полнее выскажет свое подлинное мнение об этом… «Так вот что крылось за поднесением Лате сборника его невразумительных стихов!»– угрюмо думала госпожа Рупа Мера.
Что касается Латы, она в последнее время совершенно напрасно заинтересовалась поэзией и даже посетила несколько собраний Литературного общества Брахмпура. Это не предвещало ничего хорошего. Правда, она посылала письма Харешу, но что она там писала, госпожа Махеш Капур не знала. Лата стала без зазрения совести потакать своим собственническим инстинктам в отношении личных дел.
–Мать я или не мать?– не выдержала как-то госпожа Рупа Мера.
–Ой, ма, прошу тебя!– было все, что безжалостно бросила Лата в ответ.
«А как не повезло бедной Минакши!– думала госпожа Рупа Мера.– Надо срочно ей написать». Для такого случая требовалась кремовая батистовая бумага, и, утирая слезы сочувствия, она направилась к своему сундучку. Образ бессердечной Минакши, хладнокровно расплавляющей драгоценную медаль, на время сменился в воображении Рупы Меры образом уязвимой, пострадавшей и выведенной из строя производительницы ее третьего внука, который, она чувствовала, непременно должен был стать мальчиком.
Если бы госпожа Рупа Мера знала правду о беременности и выкидыше Минакши, от ее сочувствия не осталось бы и следа. Минакши была до смерти напугана тем, что отцом ребенка мог быть не Арун, и к тому же боялась, что вторая беременность испортит ее фигуру и помешает светским развлечениям. Чудотворец доктор Ивенс отказался что-либо делать, и она обратилась за советом к ближайшим подругам-«авантюристкам», заручившись их обещанием держать это в секрете. Она была уверена, что Арун, узнав о ее попытке избавиться от ребенка, будет так же разъярен, как и в том случае, когда она сбыла с рук одну из медалей его отца.
Как жаль, думала она, что у нее не произошло выкидыша ни при краже драгоценностей, ни при испугавшем ее внезапном появлении волкодавов Кханделвала.
Она довела себя до изнеможения абортивными средствами, попытками следовать противоречивым советам, тревогой и мучительной гимнастикой, пока однажды ее чаяния не сбылись и выкидыш не состоялся. Она сразу позвонила Билли, дрожащим голосом сообщила ему об этом и в ответ на его обеспокоенный вопрос о ее самочувствии сказала, что с ней все в порядке. Это произошло внезапно и безболезненно, хотя, конечно, ей было немного страшно и неприятно. Билли выразил ей сочувствие.
Арун, со своей стороны, был необыкновенно нежен с ней и заботлив, и она почувствовала, что во всей этой злосчастной истории все же есть что-то неплохое.
15.2
Если бы все желания сразу же исполнялись, госпожа Рупа Мера ехала бы сейчас Калькуттским почтовым поездом, чтобы обстоятельно расспросить всех и в самой Калькутте, и в Прагапуре о том, что они делают, думают, планируют и предполагают. Но, помимо нежелания тратиться на поездку, ее удерживали в Брахмпуре и более важные дела. Во-первых, Ума была еще совсем мала и требовала бабушкиного присмотра. В то время как Минакши то выступала в отношении Апарны как собственница, то забывала о ней, болталась по городу и встречалась с друзьями, а дочку с легким сердцем сплавляла свекрови, словно та была еще одна айя, Савита более естественно и человечно делила заботы о малышке с матерью и госпожой Капур, когда та приходила.
Во-вторых, мало было драматизма в письме Аруна, так именно в этот вечер в университете ставили «Двенадцатую ночь». Представление должно было состояться в конференц-зале сразу после официальной церемонии в честь очередной годовщины университета и последующего чая; внем участвовали ее Лата и Малати, которая была ей все равно как дочь (в последнее время госпожа Рупа Мера благоволила к Малати и рассматривала ее как Латину дуэнью, а не потворщицу во всяких безобразиях). ЭтотК. тоже был занят в спектакле, но хоть репетициям, слава богу, пришел конец, а в связи с каникулами на период Дуссеры, наступавшими через пару дней, вероятность случайной встречи в университетском кампусе была небольшой. Тем не менее Рупа Мера чувствовала, что должна оставаться в Брахмпуре – на всякий случай. Только во время коротких рождественских каникул, когда вся семья – Пран, Савита, Лата, Малышка-леди и она сама, глава семьи,– поедет в Калькутту, она сможет оставить свой наблюдательный пост.
