Конференц-зал был набит студентами, выпускниками, преподавателями, родителями и прочими родственниками с небольшим вкраплением представителей брахмпурского общества, в том числе несколькими адвокатами по литературным делам и судьями. Среди зрителей были господин и госпожа Навроджи, поэт Макхиджани и грохочущая госпожа Суприйя Джоши; Хему Таджи сопровождала стайка хихикающих девочек, в основном ее подопечных. Почтил общество своим присутствием и профессор Мишра с супругой. Разумеется, здесь находились также Пран (который никак не мог пропустить спектакль, благо чувствовал себя намного лучше), Савита (оставившая Уму на попечение айи), Ман, Бхаскар, доктор Кишен Чанд Сет и Парвати.
Госпожа Рупа Мера была крайне возбуждена. Вот занавес пошел вверх, публика сразу смолкла, и под аккомпанемент лютни, которая звучала скорее как ситар, герцог начал спектакль словами: «Любовь питают музыкой; играйте…»
[143]
Вскоре пьеса совершенно околдовала ее. В ней – точнее, в первой ее половине – и впрямь не было ничего особенно криминального, кроме отдельных невразумительных неприличных намеков и некоторого фиглярства. Когда на сцене появилась Лата, Рупа Мера с трудом могла поверить, что это ее дочь.
Грудь ее переполняла гордость, на глаза навернулись слезы. А Пран и Савита сидели по бокам от нее как ни в чем не бывало!
–Лата! Смотрите, Лата!– зашептала она им.
–Ну да, ма,– сказала Савита. А Пран только кивнул.
Когда Оливия, влюбившаяся в Виолу, произнесла:
–Судьба, решай; нам воли не дано;
Пусть совершится то, что суждено
[144], —
госпожа Рупа Мера печально кивнула, взглянув философски на все, что было в ее жизни. «Как верно!»– подумала она, даруя Шекспиру почетное индийское гражданство.
Малати очаровала публику. При словах сэра Тоби:
–А вот и маленькая мошенница…Привет, сокровище мое
все развеселились, и особенно кучка студентов-медиков. Перед перерывом, устроенным мистером Баруа в середине третьего акта, зрители наградили Марию и сэра Тоби продолжительными аплодисментами. Госпожа Рупа Мера с трудом удержалась от того, чтобы пойти за кулисы и поздравить Лату и Малати. И даже Кабир в роли Мальвольо был пока вполне безобиден, так что она вместе со всеми остальными смеялась, когда его дурачили.
Кабир копировал манеру речи придирчивого и нелюбимого всеми секретаря учебной части университета, что доставляло большое удовольствие студенческой публике и могло доставить неприятности мистеру Баруа в его отношениях с руководством. Доктор Кишен Чанд Сет был единственным, кто стал на сторону Мальвольо; вперерыве он громко возмущался тем, как непростительно с ним обошлись.
–Полное отсутствие дисциплины, вот что губит страну!– заявлял он. Бхаскару было скучно. Никакого сравнения с «Рамлилой», в которой ему досталась роль одной из обезьян воинства Ханумана. Единственное, что заинтересовало мальчика,– попытки Мальвольо решить загадку подписи «М.О.А.Л.»
[146].
Началось второе отделение. Госпожа Рупа Мера благосклонно кивала и улыбалась. Но, услышав, как ее дочь предлагает Кабиру:
–Не хочешь ли ты лечь в постель, Мальвольо?
[147] —
она чуть не выпрыгнула из кресла. А отвратительный бесстыдный ответ Мальвольо поверг ее в транс.
«Прекратите! Остановите это!– хотелось ей крикнуть.– Разве ради этого я отдавала тебя в университет? Нельзя было позволять тебе играть в этой пьесе. Никоим образом. Если бы папа увидел это, ему было бы стыдно за тебя».
–Ма, с тобой все в порядке?– прошептала Савита.
«Нет!– чуть не вырвалось у нее.– Совсем не в порядке! Почему ты потакаешь тому, что твоя младшая сестра говорит такие вещи? Это бесстыдство!» Шекспир сразу лишился индийского гражданства.
Однако она ничего не сказала.
Но переживания госпожи Рупы Меры, заставлявшие ее ерзать на стуле, не шли в сравнение с тем, что творилось во втором отделении с ее отцом. Они с Парвати сидели в нескольких рядах впереди остальной семьи. Доктор Кишен Чанд Сет вдруг начал рыдать, когда на сцене Антонио, не узнанный Виолой, принимает ее за ее брата и упрекает:
–…Вы от меня
Хотите отступиться? Вы забыли
Все, чем я вам помог? Не искушайте
Несчастия; яне хочу быть низким
И сам напоминать, упрека ради,
Мои услуги.
Доктор рыдал очень громко. Изумленные зрители оборачивались к нему, но это его не останавливало.
–Дайте мне сказать.
Я мальчика, который здесь стоит,
Из смертной пасти вырвал полумертвым;
Берег его с такой святой любовью;
И образу его, в котором видел
Все, что мы чтим, молиться был готов
[148].
Кишен Чанд Сет начал задыхаться, как астматик, и стучать тростью об пол, чтобы разрядить гнетущее его напряжение.
Парвати отобрала у него трость и резко бросила:
–Киши! Это тебе не «Дидар»!
Это привело доктора в чувство.
Однако позже злоключения Мальвольо, запертого в чулане, сбитого с толку и дошедшего чуть ли не до помешательства, заставили его горько заплакать. Казалось, сердце у него того и гляди разорвется. Сидевшие поблизости зрители перестали смеяться и уставились на него в недоумении.
Парвати не выдержала. Отдав мужу трость, она скомандовала:
–Киши, мы уходим. Поднимайся. Пошли!
Но Киши не хотел уходить. Ему наконец удалось справиться с собой, и он увлеченно и почти без слез досмотрел представление до конца. Его дочь, не испытывавшая никаких теплых чувств по отношению к Мальвольо, постепенно примирялась с пьесой по мере того, как он все больше выставлял себя на посмешище и в конце концов бесславно удалился.
Счастливый конец с тремя брачующимися парами и исполнением в стиле Болливуда последней из четырех песен убедил госпожу Рупу Меру, что это успех. Каким-то чудесным образом и очень кстати она совершенно забыла о постельных ассоциациях образа Мальвольо. После того как занавес опустился и Баруа смущенно вышел на крики публики «Режиссера! Режиссера!», она поспешила за кулисы, где стала обнимать и целовать Лату, не обращая внимания на грим и все остальное и приговаривая:
