–Он сказал, что в этом районе нет риска встретиться с мусульманами,– прошептала она.– Он не хотел меня слушать. Сказал, что тут нет ничего общего с Лахором и что он вернется совсем скоро.– Госпожа Тандон жалобно смотрела на Вину, пытаясь найти в ее лице успокоение.– Он сказал «совсем скоро». Он вернется совсем скоро.– Она опять расплакалась.
Но ничего успокаивающего она в лице Вины не нашла. Губы у Вины стали дрожать. Кедарнат всегда так говорил, отправляясь куда-либо по торговым делам.
–Почему вы его не остановили?– воскликнула она.– Почему Ман его не остановил?– Она разозлилась на мужа с его эгоистическим безответственным героизмом. Неужели его мать, она сама и Бхаскар ничего для него не значили?
–Ман был на крыше,– сказала свекровь.
Сверху спустился Бхаскар. Было видно, что ему не дает покоя какой-то вопрос.
–Почему на Фирозе-маме столько крови?– спросил он.– Ман-мама побил его? Он сказал, что не бил, но ведь латхи была у него.
–Успокойся, Бхаскар,– ответила Вина усталым тоном.– Все в порядке. Иди сейчас же наверх и ложись спать. Я здесь, если что.– Она обняла его.
Однако Бхаскар желал знать, что происходит.
–Ничего,– ответила она.– А сейчас мне надо приготовить ужин, так что не мешай мне.
Она боялась, что Ман, узнав о том, что Кедарнат ушел, немедленно отправится искать его с риском для собственной жизни. Кедарнат по крайней мере знал, где находится граница индусского квартала и начинается мусульманский. Тем не менее она беспокоилась и за мужа. Перед тем как спустился Бхаскар, она раздумывала, не пойти ли ей на поиски самой. Но теперь она решила ждать – а это всегда самое трудное.
Она приготовила для Мана и Фироза еду и понесла ее наверх, постаравшись принять спокойный вид.
Ман встретил ее улыбкой.
–Ночь теплая,– сказал он.– Мы с Фирозом будем спать на крыше. Если ты дашь нам какой-нибудь тюфяк и тонкое одеяло, это будет отлично. Ему надо только помыться, да и мне не мешает. Что-нибудь не в порядке?
Вина покачала головой:
–Он чудом спасается от смерти и спрашивает меня, все ли в порядке.
Она дала им легкое стеганое одеяло из сундука, стряхнув с него сухие листья нимового дерева, которые берегли зимнюю одежду и белье от вредителей.
–Цветы на крыше иногда привлекают по ночам насекомых,– предупредила она их.
–У вас здесь замечательно,– сказал Фироз.– Я очень вам благодарен.
–Не за что,– ответила Вина.– Спокойной ночи.
Кедарнат вернулся домой за пять минут до начала комендантского часа. Вина не хотела говорить с ним и только плакала, уткнувшись лицом в его мозолистые ладони.
Примерно час Ман и Фироз не могли уснуть и избавиться от ощущения, что весь мир дрожит у них под ногами. Стрельба прекратилась – очевидно, из-за комендантского часа,– но зарево пожаров, особенно на западе, не гасло до самого утра.
15.15
В Шарад Пурниму
[171], самую светлую ночь года, Пран и Савита наняли лодочника и поплыли по Гангу, чтобы взглянуть на Барсат-Махал. Этим утром комендантский час отменили. Госпожа Рупа Мера отговаривала их от поездки, но Савита сказала, что Ганг никто поджечь не может.
–И Прану с его астмой это не полезно,– добавила Рупа Мера, полагавшая, что зятю надо поменьше утруждаться, а время проводить в постели или кресле-качалке.
Здоровье Прана мало помалу восстанавливалось после болезни. Играть в крикет он еще не мог, но набирался сил, гуляя – сначала только по саду, затем на расстоянии нескольких сот ярдов от дома и, наконец, вокруг университетского кампуса или по берегу Ганга. Он держался в стороне от фейерверков Дуссерры и по той же причине не собирался участвовать в праздновании Дивали. Но поскольку тяжелые приступы болезни не повторялись, он вернулся к своим академическим обязанностям. Иногда, чувствуя себя не совсем хорошо, он читал лекции сидя. Студенты относились к этому с пониманием, а перегруженные работой коллеги по дисциплинарному комитету старались освободить его от лишних нагрузок.
В этот вечер он почувствовал значительное улучшение. Думая о счастливом исходе событий, пережитых Маном и Фирозом – да и Кедарнатом тоже, Пран полагал, что он не вправе придавать слишком большое значение своему самочувствию.
–Не волнуйтесь, ма,– сказал он теще.– Речной воздух будет мне только полезен. Погода очень теплая.
–На реке будет не так тепло,– возразила Рупа Мера.– Возьмите с собой две шали. Или одеяло.– Помолчав, она обратилась к Лате:– Ты нехорошо выглядишь. Голова болит?
–Нет, ма, все в порядке,– ответила Лата, думавшая в этот момент о счастливом спасении Мана.– Пожалуйста, дай мне почитать спокойно.
–А что ты читаешь?
–Ох, ма!
–Пока, Лата,– сказал Пран.– Пока, ма. Не давайте Уме играть с вязальными спицами.
Госпожа Рупа Мера что-то проворчала себе под нос. Она полагала, что такие страшные опасности лучше не упоминать вслух. Она вязала пинетки для ребенка в преддверии похолодания.
Пран и Савита направились к реке. Пран освещал тропу карманным фонариком, предупреждая Савиту о корнях баньяна и помогая ей идти на крутых склонах.
Лодочник, нанятый ими около дхоби-гхата, был тем же самым, который несколько месяцев назад возил Лату и Кабира смотреть Барсат-Махал. Он потребовал, как водится, немыслимую плату. Прану удалось немного сбить цифру, но долго торговаться у него не было настроения. Он был рад, что Ума слишком мала для таких прогулок и что они с Савитой могут побыть наедине хотя бы час-другой.
Вода стояла высоко, дул приятный ветерок.
–Ма была права,– сказал Пран.– Здесь холодно. Ты лучше прижмись ко мне.
–Не хочешь прочесть мне газель Маста?– спросила Савита, глядя на вырисовывавшийся за гхатом и фортом силуэт Барсат-Махала.
–Увы, нет. Ты вышла не за того брата.
–Я так не думаю,– ответила Савита, положив голову ему на плечо.– А что там позади Барсат-Махала, со стеной и трубой?
–Хм… Даже не знаю. Может быть, кожевенный завод или обувная фабрика. С этой стороны все выглядит по-другому, особенно ночью.
Они помолчали.
–А как, кстати, дела на этом фронте?– спросил Пран.
–Ты имеешь в виду – с Харешем?
–Да.
–Не знаю. Лата не слишком-то откровенничает. Но он ей пишет, она отвечает. Это ты ведь знаком с ним. Ты говорил, он тебе нравится.
–Ну, трудно судить о человеке, с которым ты встречался всего один раз.
–Ах вот, значит, к какому выводу ты пришел!– с притворным возмущением бросила Савита.
