Конечно, все изменилось с тех пор, как он вышел из Конгресса. Но если вдуматься, так ли уж сильно изменилось? Может ли он состоять в партии или правительстве, где заправляют такие люди, как нынешний министр внутренних дел? Список кандидатов от Конгресса штата не уменьшил его разочарования. А после разговора со своим бывшим парламентским секретарем он, честно говоря, по-прежнему не чувствовал в Неру необходимой решительности. Тот был даже не в силах продавить через парламент свой заветный законопроект. Компромисс и неразбериха царили в политике раньше и продолжали царить.
И не будет ли это с его стороны нерешительностью, которую он всегда осуждал, если после разрыва с Конгрессом он вернется? Несколько десятилетий он был предан одной партии и выступал за принципиальность и твердость, а теперь поменяет мундир дважды в течение нескольких месяцев. Кидвай вернулся в Конгресс, а Крипалани не захотел. Кто из них поступил более достойно?
Сердясь на себя за этот нетипичный для него сумбур в голове, Махеш Капур говорил себе, что за то время, что он колеблется, и при том количестве советов, которые он получил, можно было двадцать раз решить этот вопрос. И что бы он ни решил, все равно останутся обстоятельства, с которыми трудно будет примириться. Хватит дергаться, подумал он. Надо вникнуть в суть дела и сказать раз и навсегда «да» или «нет».
Да, но в чем тут суть, если она вообще есть?
Может быть, это его законопроект о заминдари? Или стремление избежать взаимной ненависти между разными группами населения и взрывов насилия? Или вполне реальная и приятная перспектива обойти Агарвала и стать главным министром? Может быть, им владел страх, что, находясь вне Конгресса, он, сохранив в чистоте свои благие намерения, потеряет министерское кресло и останется не у дел? Все эти соображения однозначно указывали в одном направлении. Так что же удерживало его, кроме нерешительности и боязни потерять лицо?
Махеш Капур уставился невидящим взглядом в сад за окном его кабинета в Прем-Нивас.
Какое-то время назад жена прислала ему чашку чая, но тот уже остыл.
Она, чувствуя это, пришла, чтобы дать ему новую и узнать, все ли у него в порядке.
–Так ты решил вернуться в Конгресс?– спросила она.– Вот и хорошо.
–Откуда ты взяла?– устало откликнулся он.– Ничего я еще не решил.
–Но после того как Ман и Фироз чуть не…
Он посмотрел на нее с удивлением:
–Ман и Фироз тут совершенно ни при чем. Я обдумываю этот вопрос вот уже много недель и не пришел ни к какому заключению.
Она помешала чай и поставила чашку на письменный стол, что было бы невозможно раньше, когда стол был завален папками.
Махеш Капур молча глотнул чая. Затем сказал:
–Оставь меня. Я не стану обсуждать это с тобой. Ты отвлекаешь меня. Не понимаю, почему твоя интуиция выдает все эти нелепости. Они еще туманней, чем домыслы астрологов, и сомнительнее.
15.17
Не прошло и недели после резни в Брахмпуре, как премьер-министр Пакистана Лиакат Али Хан был застрелен во время выступления на митинге в Равалпинди. Толпа растерзала убийцу на месте.
При известии о его смерти все государственные флаги в Брахмпуре были приспущены. В университетском дворе организовали митинг, на котором было выражено соболезнование. В городе, где всего неделю назад убивали на улицах, это произвело отрезвляющее действие.
Наваб Байтара был в Брахмпуре, когда до него дошла эта весть. Он хорошо знал Лиаката Али, поскольку, еще когда был жив старый наваб-сахиб, в Байтар-Хаусе и форте Байтар собирались лидеры Мусульманской лиги. Он просмотрел старые фотографии, сделанные во время этих встреч, и некоторые из писем, которыми обменивались его отец и Лиакат Али, и подумал, что все больше и больше живет прошлым. Но он ничего не мог с этим поделать.
Раздел Индии был для наваба-сахиба трагедией в нескольких отношениях: многие из его знакомых, как мусульмане, так и индусы, погибли во время тех событий или получили физические и духовные травмы; он потерял две части своей страны; его семья была расколота из-за миграции; манипуляции с законом об имуществе эвакуируемых поставили под угрозу даже Байтар-Хаус; закон об отмене системы заминдари, который был бы немыслим в объединенной Индии, предполагал отнять у него бóльшую часть обширного поместья, окружавшего форт Байтар; язык его предков и любимых поэтов подвергался травле, и вдобавок ко всему он сознавал, что многие из его знакомых сомневаются в его патриотических чувствах. Наваб-сахиб благодарил Бога за то, что у него остались такие друзья, как Махеш Капур, и что его сын дружит с сыном Махеша. Но в целом он чувствовал окружающую и осаждающую его враждебность и понимал, что если это чувствует он, то другим его единоверцам, менее защищенным от тягот жизни, приходится гораздо труднее.
«Наверное, я старею,– думал он,– ворчливость – верный признак одряхления». Однако он не мог не горевать о Лиакате Али, культурном и трезвомыслящем человеке, который навабу-сахибу нравился. И хотя в свое время наваб-сахиб принял идею образования Пакистана в штыки, он не мог не сочувствовать этой стране, раз уж она стала существовать. При этом он воспринимал ее прежде всего как западный Пакистан, где жило много его друзей и родных и было много мест, будивших у него теплые воспоминания. Тот факт, что Джинна
[173] умер в первый же год существования страны, а Лиакат Али – в начале пятого, был плохим предзнаменованием ее будущего. Страна нуждалась, как ни в чем другом, в опытном руководстве и политической уравновешенности, а сейчас, похоже, она и того и другого лишилась.
Опечаленный такими обстоятельствами и чувствуя себя чужаком в этом мире, наваб позвонил Махешу Капуру и пригласил его на следующий день на ланч.
–И пожалуйста, убедите госпожу Капур тоже прийти. Разумеется, я закажу для нее блюда на стороне.
–Ничего не выйдет. Эта ненормальная завтра постится ради моего благополучия. Ведь завтра Карва-чаутх
[174], и она не может взять в рот ни крошки и ни капли воды с восхода солнца до восхода луны. Иначе я умру.
–Это было бы жаль, Капур-сахиб. И без того у нас слишком много убийств и смертей,– заметил наваб Байтарский.– А как поживает Ман?– спросил он участливо.
–Да все так же. Разве что я перестал требовать трижды в день, чтобы он возвращался в Варанаси. Он оказался не таким уж пропащим.
–Он никоим образом не пропащий,– отозвался наваб-сахиб.
–Но и толку в его жизни пока мало,– сказал Махеш-Капур.– Однако я обдумываю его совет относительно избирательного участка. И разумеется, ваш совет тоже.
