На другом чарпое сидели и разговаривали Рашид с отцом – до последнего дошли слухи о размолвке сына со старейшинами Сагала.
–Что же, по-твоему, намаз совершать не нужно?– спросил отец.
–Нужно-нужно,– ответил Рашид.– Да, увы, в последние дни я иногда пропускал молитву, потому что у меня были важные обязанности. И в автобусе молитвенный коврик не разложишь. Отчасти, признаю, дело в моей лени, но если бы кто-то действительно волновался за меня, хотел меня образумить и проявить участие, он отвел бы меня в сторонку и спокойно расспросил – или поговорил с тобой, абба,– а не насмехался бы надо мной на глазах у всех.– Рашид умолк и пылко добавил:– Кроме того, я считаю, что жизнь человека важнее намазов!
–Как это понимать?– резко спросил его отец. Он заметил проходившего мимо Качхеру и окликнул его:– Эй, Качхеру, сходи-ка в лавку баньи и принеси мне супари
[29] для пана, а то мой закончился. Да, да, все как обычно… А, Мячик сюда ковыляет – небось хочет все вызнать про твоего приятеля-индуса. Да, жизнь человека – это важно, но разговаривать так со старейшинами деревни нельзя. Ты о моей чести хоть подумал? А о своей репута-ции?
Рашид проводил Качхеру взглядом.
–Ладно, я понял. Прости меня, пожалуйста, я был неправ.
Пропустив его неискренние извинения мимо ушей, отец широко улыбнулся гостю, обнажив красные от бетеля зубы:
–Добро пожаловать, Тивариджи, проходи!
–Здравствуйте, здравствуйте,– сказал Мячик.– Что так оживленно обсуждают отец с сыном?
–Ничего,– одновременно ответили отец с сыном.
–А, ну ладно. Вообще мы давненько хотели вас навестить, но, сам понимаешь, жатва и все такое… Не до того было. А потом нам сказали, что ваш гость на несколько дней уехал из деревни, и мы решили дождаться его возвращения.
–Стало быть, ты пришел к Капуру-сахибу, а не ко мне?– спросил хозяин дома.
Мячик яростно замотал головой:
–Что ты такое говоришь, Хан-сахиб! Нашей дружбе уже десятки лет, да и с Рашидом нечасто удается поболтать, он ведь теперь большую часть года проводит в Брахмпуре – ума набирается.
–Ясно,– с ехидцей произнес отец Рашида.– Что ж, выпей с нами чаю, раз пришел. Я позову друга Рашида, и мы все поболтаем. Кто еще сюда идет? Рашид, попроси заварить на всех чаю.
Мячик вдруг встревожился.
–Нет-нет!..– замахал он руками, словно отбиваясь от осиного роя.– Не надо чаю, что ты!
–Да ты не переживай, Тивариджи, мы тебя не отравим – все вместе будем пить. Даже Капур-сахиб с нами выпьет.
–Он пьет с вами чай?– спросил Тивари.
–Ну да. И ест тоже с нами.
Мячик на какое-то время умолк, переваривая услышанное. Наконец он выдавил:
–Да я ведь только что попил – за завтраком. И порядком объелся, знаешь ли. Взгляни на меня – я должен быть осторожнее. Твое гостеприимство не знает границ, но…
–Уж не хочешь ли ты сказать, Тивариджи, что ждал другого угощения? Почему ты отказываешься с нами есть? Думаешь, мы отравим твою душу и тело?
–О, нет-нет, нет, просто такому недостойному клопу, как я, не пристало лакомиться со стола королей. Хе-хе-хе!
Мячик затрясся от смеха, довольный своим остроумным наблюдением, и даже отец Рашида невольно улыбнулся. Он решил больше не давить на гостя. Остальные брамины всегда прямо говорили о правилах касты, запрещающих им принимать пищу с не браминами, а Мячик почему-то стеснялся и юлил.
Запах печенья и чая привлек Мистера Крекера.
–А ну кыш, не то изжарю тебя в гхи!– пригрозил ему Моаззам, встопорщив свои волосы-колючки.– Он жуткий проглот,– пояснил он Ману.
Мистер Крекер продолжал молча на них глазеть.
Мехер предложила ему два печенья, и он, точно зомби, подошел и моментально их проглотил.
Рашид порадовался щедрости дочери, но поведение Мистера Крекера ему не нравилось.
–Он целыми днями только ест да срет, ест да срет,– сказал он Ману.– Больше ничего не делает, в этом весь смысл его существования. Ему семь лет, а он ни слова прочесть не может! Что тут поделаешь? Деревня дает о себе знать. Люди считают его забавным, смеются, а ему только этого и надо.
Мистер Крекер, слопав угощение и возжелав продемонстрировать другие свои навыки, приложил ладони к ушам и заголосил, изображая зов муэдзина:
–Аайе Лалла е лалла алала! Халла о халла!
–Ах ты тварь!– крикнул Моаззам и хотел уже отвесить ему оплеуху, но Ман его удержал.
Моаззам, вновь плененный часами Мана, сказал:
–Следите за моими руками!
–Только не давай ему часы,– посоветовал Рашид.– Я тебя уже предостерегал. И фонарик не давай. Он все разбирает, пытается понять, как оно устроено,– только подход у него не слишком научный. Однажды он разбил мои часы кирпичом. Незаметно стащил из сумки, когда я отвернулся. К счастью, сам механизм не пострадал, но стекло, стрелки, завод – все было разбито вдребезги. Двадцать рупий за ремонт отдал!
Моаззам уже увлекся другим делом: пересчитывал и щекотал пальчики Мехер, а та восторженно хохотала.
–Порой он говорит удивительные вещи, такую наблюдательность и вдумчивость проявляет,– сказал Рашид.– Я каждый раз поражаюсь. Беда в том, что родители его избаловали, никакой дисциплины ему не привили и теперь он совсем отбился от рук. Иногда даже крадет у них деньги и убегает в Салимпур. Что он там делает – никто не знает. Через несколько дней он возвращается. Такой умный, такой любящий мальчик… Жаль, плохо кончит.
Моаззам все слышал и посмеялся:
–А вот и нет! Это ты плохо кончишь. Восемь, девять, десять, десять, девять, восемь – не дергайся!– семь, шесть. Давай сюда амулет, а то уже давно с ним играешь.
Заметив, что к дому идут гости, он вручил Мехер ее прадеду, вышедшему из дома, и убежал на них поглазеть (а при случае – надерзить им).
–Вот шалопай!– воскликнул Ман.
–Шалопай?– удивился Бабá.– Да он ворюга и бандит! А ведь всего двенадцать лет от роду!
Ман улыбнулся.
–Он сломал вентилятор вон той веялки, которая приводится в движение велосипедом. Он не шалопай, а хулиган,– продолжал Бабá, качая Мехер на руках (весьма энергично для человека его почтенного возраста).– Теперь он вырос, ему подавай всякие вкусности,– продолжал Бабá, бросая неодобрительный взгляд в спину Моаззама.– Каждый день ворует дома рис, дал, что под руку попадется, а потом продает их банье
[30] и на вырученные деньги лопает виноград и гранаты в Салимпуре!
Ман рассмеялся.
