Ман все время интересовался состоянием Фироза – мысль о том, что его друг может умереть, приводила его в ужас. Он спросил отца, не навещал ли он Фироза в больнице, и Махеш Капур был вынужден признаться, что его туда не пустили.
Махеш Капур не хотел, чтобы жена посещала сына, пока тот содержится в полицейском участке,– он боялся, что условия в карцере слишком расстроят ее. Но в конце концов госпожа Капур не могла больше ждать и сказала, что пойдет в полицию даже в одиночестве. Устав спорить с ней, муж уступил и попросил Прана сопровождать ее.
При виде Мана она сразу заплакала. Никогда в жизни ей не приходилось испытывать такое унижение, как в последние несколько дней. Полиция у дверей Прем-Ниваса, обыски с целью найти улики против ее близких, их арест – все это было ей знакомо со времен Британского Раджа. Но она не стыдилась людей, которых сажали в тюрьму как политических преступников. И их не содержали в такой грязи и мерзости запустения.
И еще она страдала оттого, что ей не разрешали посетить Фироза, дабы хоть частично загладить своей добротой к нему чудовищную вину перед ним и его семьей и выразить свое сожаление.
Ман из ее красивого сына превратился в какого-то грязного оборванца, мучимого стыдом и отчаянием.
Обняв его, она рыдала так, что, казалось, ее сердце разорвется. Ман разрыдался тоже.
17.25
При всех своих сожалениях и раскаянии Ман чувствовал вместе с тем, что должен увидеться с Саидой-бай. Отцу он не мог сказать об этом и не знал, через кого мог бы передать ей записку. Только Фироз его понял бы, думал он. Когда его мать с Праном возвращались из полиции домой в машине, Пран задержался в камере на несколько минут, и Ман попросил его как-нибудь устроить, чтобы Саида посетила его. Но Пран объяснил ему, что это невозможно: она была важным свидетелем и не имела права посещать подследственного.
Ман, казалось, не понимал собственного положения – того, что попытка убийства или даже серьезная травма, нанесенная опасным оружием, грозит ему пожизненным заключением. Ему представлялось несправедливым, что ему не разрешают встретиться с Саидой-бай. Он попросил Прана передать ей, что он горько сожалеет о содеянном и по-прежнему любит ее. Он даже написал ей на урду несколько строк, говоря об этом. Прану эта просьба была совсем не по душе, тем не менее он согласился выполнить ее, и не прошло и часа, как он отдал записку привратнику у дома Саиды.
Вернувшись уже к вечеру в Прем-Нивас, он увидел мать на веранде: она лежала на диване и оглядывала сад, полный благоухающих ранних цветов: анютиных глазок, ноготков, гербер, страстоцветов, космей, флоксов и калифорнийских маков. Клумбы были отделены от газона полосой лобуллярий. Вокруг первых пахнувших лимоном цветков грейпфрутового дерева жужжали пчелы, небольшая нектарница с блестящим иссиня-черным оперением порхала среди его ветвей.
Пран задержался на секунду около грейпфрута и вдохнул его запах. Это напомнило ему о детстве, и он с грустью подумал о драматических изменениях, произошедших в жизни Вины, Мана и его собственной. Прежде все было неопределенно, но и тревог особых не было. А теперь муж Вины стал обедневшим беженцем из Пакистана, у него самого сдало сердце, а Ман лежал на подстилке в камере, ожидая, когда ему предъявят обвинение. Но затем он подумал о счастливом спасении Бхаскара, о Савите и рождении Умы, о материнской доброте, которая помогает жить, о неизменном покое этого сада – и признал, что кое-что хорошее удалось сохранить или приобрести.
Он медленно пересек лужайку и подошел к веранде, где мать по-прежнему лежала на диване и смотрела в сад. В обычных условиях она встала бы поговорить с ним.
–Ты почему лежишь, аммаджи?– спросил он.– Устала?
Она немедленно села.
–Принести тебе что-нибудь?– спросил Пран и тут заметил, что она пытается что-то сказать, но не может произнести это внятно. Рот ее был приоткрыт и перекошен. Он с трудом разобрал, что она хочет чая.
Состояние матери очень обеспокоило Прана. Он хотел позвать Вину, но слуга сказал, что она уехала с их отцом куда-то на машине. Пран велел принести чая. Попытавшись выпить его, госпожа Капур захлебнулась, и он понял, что с ней случилось что-то вроде удара.
Сначала он хотел позвонить Имтиазу в Байтар-Хаус, но потом решил связаться с дедом Савиты. Однако доктора Кишена Чанда Сета не было на месте. Пран попросил передать ему, когда он вернется, что госпоже Капур стало плохо и чтобы он сразу же позвонил в Прем-Нивас. Он попытался дозвониться еще до двух врачей, но безуспешно. Он хотел уже вызвать такси и ехать в больницу, чтобы найти какого-нибудь врача там, но тут позвонил доктор Сет. Пран объяснил ему, в чем дело.
–Я сейчас приеду,– сказал Кишен Чанд Сет.– А ты тем временем разыщи доктора Джайна, он эксперт в этой области. Его телефон – восемьсот семьдесят три. Передай ему, что я просил его тоже приехать не откладывая.
Кишен Чанд сказал, что, по его мнению, у госпожи Капур паралич лицевого нерва, и велел ей лежать плашмя, добавив, что это очень далеко от его области медицины.
Около семи часов вернулись Вина с отцом. Госпожа Капур пыталась говорить, но все так же неотчетливо.
–Ты говоришь о Мане?– спросил муж.
Она помотала головой. В конце концов они поняли, что она хочет есть. Она пыталась справиться с супом. Несколько ложек она проглотила, остальное выплеснулось обратно с кашлем. Ей предложили дал с рисом. Взяв порцию в рот, она пожевала и попросила у Вины еще. Но выяснилось, что она не глотает пищу, а держит ее во рту. Сколько-то проглотить удалось, лишь запивая крошечными глотками воды.
Примерно через полчаса приехал доктор Джайн. Тщательно осмотрев госпожу Капур, он поставил диагноз:
–М-да… дело серьезное. Боюсь, у нее затронуты седьмой, десятый и двенадцатый нервы.
–И чем это опасно?– спросил Махеш Капур, выслушав диагноз.
–Видите ли,– ответил доктор Джайн,– эти нервы связаны с основной частью мозга. Боюсь, больная может потерять способность глотать. Или последует второй удар, и он будет смертельным. Я советую немедленно положить ее в больницу.
Услыхав о больнице, госпожа Капур бурно воспротивилась. Говорила она неразборчиво, чувства ее были притуплены, но никто не сомневался, что она против: мол, если уж ей предстоит умереть, она хочет умереть дома. Вина разобрала слова «Сундара Канда». Ее мать хотела, чтобы ей прочитали вслух ее любимую часть «Рамаяны».
–«Умереть»!– сердито фыркнул ее муж.– Не придумывай. Об этом нет и речи.
Но госпожа Капур впервые за все годы их совместной жизни поступила по-своему и в ту же ночь умерла.
17.26
Вина спала в комнате госпожи Капур и услышала среди ночи, как та вскрикнула от боли. Включив свет, она увидела, что лицо матери искажено, а тело корчится от сильного спазма. Вина побежала будить отца. Вслед за ним на ноги поднялся весь дом. Позвонили Прану и врачам, а также соседям Кедарната, попросив их передать ему, чтобы он срочно приезжал. Пран сознавал, насколько это серьезно, и сказал Савите, Лате и госпоже Рупе Мере, что, судя по всему, его мать умирает. Они приехали вместе с ним в Прем-Нивас. Савита взяла с собой и Уму, чтобы показать ее бабушке, если та выразит такое желание.
