Когда из Байтар-Хауса поступил очередной транш, Саида отправила пакет обратно, не распечатав, хотя нуждалась в деньгах. Билграми-сахиб, которому она рассказала об этом, заметил, что это благородный жест, но он его не одобряет. Теперь она целиком зависела только от него и принимала его помощь. Он уж в который раз попросил ее стать его женой, оставив пение и свою профессию. Она не знала, восстановится ли ее голос когда-нибудь, и тем не менее, как обычно, отказалась.
Как Билграми-сахиб и боялся, их попытка действовать через влиятельных людей привлекла внимание раджи Марха, который начал, не стесняясь, подкупать журналистов, побуждая их откопать как можно больше грязи об участниках происшествия и особенно воспрепятствовать каким-либо попыткам друзей и родных Мана избежать законного возмездия. Он попытался также спонсировать двух независимых кандидатов, соперничавших с Махешем Капуром в его избирательном округе, но эта авантюра оказалась менее успешной.
Как-то вечером раджа явился в сопровождении троих телохранителей и буквально вломился в дом Саиды. События последних недель безмерно радовали его. Махеш Капур, который ограбил его с помощью своего законопроекта и насмехался над его великим храмом, был унижен; Ман, его соперник в этом доме и брат человека, исключившего его сына из университета, был заперт под надежной охраной; наваб-сахиб, чью религию и культурный облик раджа презирал, был раздавлен стыдом, горем и страхом за жизнь сына; Саида-бай, посрамленная перед всем светом, будет теперь, без сомнения, подчиняться его прихотям.
–Пой!– скомандовал он.– Пой! Я слышал, твой голос приобрел новые обертоны после того, как тебе свернули шею.
Ему, да и Саиде-бай повезло, что привратник уже вызвал полицию. Ее появление заставило раджу ретироваться. Он так никогда и не узнал, что едва не стал второй жертвой, сраженной тщательно вымытым фруктовым ножом.
17.31
Фироз вот уже несколько дней находился между жизнью и смертью. Наваб-сахиб был так измотан, что старший сын отправил его домой.
Страх, что Фироз умрет, заставил в конце концов Махеша Капура, исключительно честного и чтившего закон человека, обратиться к комиссару полиции. Он знал, что делает и как это называется, и стыдился этого, но делал. Он только что потерял жену и потерять вдобавок и сына просто не мог. Если бы Фироз умер, то следователь и магистрат, предающий преступника суду, могли решить, что дело подлежит рассмотрению согласно статье 302 Индийского уголовно-исполнительного кодекса, и это было бы, по мнению Махеша Капура, так несправедливо и ужасно, что этого нельзя было допустить. Комиссар, со своей стороны, знал, что исход дела зависит от того, как на него посмотреть. Он сказал, что это нелегкая задача, так как пресса уже разобрала это дело по косточкам, но он постарается сделать, что сможет. Он несколько раз повторил, что всегда очень уважал Махеша Капура. Тот скрепя сердце ответил, презрев самоуважение, что испытывает к комиссару такие же чувства.
Он еще раз посетил Мана в тюрьме, и опять разговор между отцом и сыном не клеился. После этого Махеш Капур уехал на несколько дней в Салимпур. Он никому не сказал о своем разговоре с комиссаром, упрекая себя, с одной стороны, в том, что пошел на это, а с другой – что не сделал этого раньше.
Ман стал работать в тюремном саду, и это давало ему некоторое облегчение. Но визиты брата и сестры он по-прежнему переносил с трудом. Однажды он поручил Прану послать анонимно деньги Рашиду и дал ему адрес. В другой раз он попросил Вину принести ему несколько цветков харсингара из сада в Прем-Нивасе, но Вина ответила, что харсингар давно отцвел. Как правило, Ман не знал, что сказать им. Его не отпускало чувство, что его преступление явилось для матери шоком, от которого она умерла, и что все думают так же. Но со временем физический труд ослабил внутреннее напряжение.
К тому же Фирозу стало лучше. Успехи медицины за последние десять лет спасли ему жизнь, хотя и в самый последний момент. Если бы в Брахмпуре не было антибиотиков или врачи были бы неопытны в их применении, он не увидел бы больше ящерицу на стене. Несмотря на серьезное ранение и инфекцию, он выжил, хотел он того или нет.
По мере того как его друг выздоравливал, менялся и сам Ман. Он словно вышел из долины теней, ведущей к его собственной смерти. Подобно тому как угроза для жизни Мана заставила Саиду осознать, как она любит его, так опасность, в которой находился Фироз, позволила Ману лучше понять самого себя. Он заметно воспрянул духом, когда Пран сказал ему, что Фироз, без всякого сомнения, идет на поправку. К Ману вернулся аппетит. Он стал заказывать из Прем-Ниваса определенные блюда. Один из друзей привез ему из Калькутты шоколадные конфеты с ромом, и он пошутил, что это удобный способ пронести в тюрьму алкоголь. Он приглашал к себе не ближайших родственников, а тех, кто мог дать ему ощущение чего-то нового,– Лату (если она в принципе была не против посетить его) и одну из своих бывших подружек, ныне вышедшую замуж. Обе пришли; первая с Праном (вопреки возражениям госпожи Рупы Меры), вторая с мужем (вопреки его возражениям).
Лата, несмотря на безрадостную и в определенном отношении даже зловещую обстановку, посещала Мана с удовольствием. Они вращались в разных кругах, и Лата была очень удивлена, когда Прану удалось убедить ее мать первого апреля прошлого года, что она якобы договорилась с Маном бежать из дома. Ман всегда казался ей жизнерадостным и доброжелательным человеком, и она была рада, что он о ней вспомнил. Она не старалась во что бы то ни стало развеселить Мана и тем не менее видела, что общение с ней действовало на него освежающе. Они беседовали о Калькутте, особенно о семействе Чаттерджи, и Лата – отчасти для того, чтобы пробудить в нем интерес к жизни,– была с ним откровеннее, чем говорила бы в другой обстановке или в беседах с Праном. Надсмотрщики сидели слишком далеко, и им не был слышен их разговор, но до них доносились взрывы смеха, немало их удивляя. Они не привыкли к таким звукам в комнате для свиданий.
На следующий день сцена повторилась. К Ману пришла его старая подруга Сарла с мужем, которого все друзья почему-то звали Голубем. Сарла, не видевшая Мана несколько месяцев, развлекла его рассказом о том, как они с Голубем встречали Новый год у его друзей.
–Чтобы придать вечеринке остроты, они решили не церемониться и пригласили танцовщицу из кабаре, что в дешевой гостинице на Тарбуз-ка-Базаре,– одного из тех заведений, которые соблазняют публику стриптизом с новой Саломеей каждую неделю и постоянно подвергаются полицейским облавам.
–Не кричи об этом так громко,– засмеялся Ман.
–Ну вот,– продолжала Сарла,– она танцевала, и кое-что снимала с себя, и снова танцевала, и проделывала все это так сладострастно и маняще, что женщины были в смятении. Мужчины же воспринимали это неоднозначно – и Голубь тоже.
–Да нет, я…– стал оправдываться тот.
–Голубь, она уселась тебе на колени, и ты не противился этому.
–Как я мог воспротивиться?
–Он прав, это не так-то легко,– заметил Ман.
Сарла бросила на него многозначительный взгляд и продолжила:
