Визит Неру отчасти снял также межконфессиональное напряжение в округе. Мусульмане всей страны видели в нем своего покровителя и защитника. Однажды во времена Раздела он выпрыгнул из полицейского джипа в Дели и бросился без всякого оружия разнимать две дерущиеся толпы, чтобы спасти жизни людей – не важно, мусульман или индусов. Даже то, как он был одет, говорило, что это человек из «высших» икультурных слоев общества, как бы он это «высшее» общество ни обличал. Неру побывал у гробницы великого исламского святого, суфия Мойнуддина Чишти в Аджмере, где ему преподнесли мантию; посетил он и Амарнат, где индуистские священнослужители исполнили в его честь пуджу. Президент Индии Раджендра Прасад мог бы съездить в Амарнат, но не в Аджмер, и живших в страхе представителей национальных меньшинств ободрял тот факт, что премьер-министр не видел принципиальной разницы между индуистскими и мусульманскими святыми местами.
Даже мауляну Азада, самого популярного мусульманского лидера после завоевания независимости, можно было сравнить разве что с луной, которая сияет отраженным светом солнца – Неру. Именно Неру была отдана любовь всей нации и власть над ней, хотя ему самому это было не по душе и он предпочитал не злоупотреблять этим.
Некоторые – и индусы, и мусульмане – говорили наполовину в шутку, что Неру был бы лучшим мусульманским лидером, чем Джинна. Джинна не любил своих единоверцев по-настоящему, и лишь сила его воли заставляла их поддерживать вслед за ним Пакистан. А в лице Неру они имели человека, искренне сочувствовавшего им, который в отличие от других и после Раздела страны продолжал относиться к ним с той же симпатией и уважением, что и к людям всех вероисповеданий или неверующим. Они чувствовали бы себя гораздо менее защищенными, если бы на месте Неру в Дели был кто-то другой.
Но до Дели, как говорится, далеко, да и до Брахмпура, и даже до окружного центра Рудхии – тоже. С течением дней вновь обрели силу привычные местные приоритеты, кастовые и религиозные предубеждения, всплывали застарелые спорные вопросы. Слухи о сыне Махеша Капура и о навабзаде, о Саиде-бай и навабе-сахибе обсуждались повсюду, где люди встречались друг с другом: всалимпурской парикмахерской, представлявшей собой просто кресло на тротуаре, на овощном рынке, во внутренних двориках за вечерним кальяном.
Многие индусы высших каст считали, что Ман изменил своей касте, связавшись с мусульманкой легкого поведения – и, хуже того, всерьез влюбившись в нее. А раз так, его отец не мог больше рассчитывать на их голоса. С другой стороны, бедные мусульмане – а мусульмане в своей массе были бедны – стали пересматривать свою позицию. Хотя они традиционно относились к навабу-сахибу лояльно, избрание Вариса в Законодательное собрание казалось им небезопасным. Что произойдет, если туда войдет не только он, но и другие ставленники крупных землевладельцев и Конгресс не составит безусловного большинства? Не будет ли Закон об отмене системы заминдари и его претворение в жизнь под вопросом – даже притом что он одобрен Верховным судом? Перспектива оставаться арендаторами под жестким контролем мунши и его подручных меньше привлекала их, нежели владение собственным наделом со всеми неизбежными трудностями этого.
Кедарнат добился значительных успехов среди джатавов Салимпура и окрестных деревень. В отличие от большинства индусов из высших и относительно высоких каст, он не брезговал разделить с ними трапезу; через своих брахмпурских родных и знакомых – таких, как Джагат Рам из Равидаспура,– они знали, что он один из немногих торговцев обувью в Мисри-Манди, относившихся к людям их касты благосклонно. Махеш Капур, в отличие от Л.Н.Агарвала с его агрессивными полицейскими акциями, не сделал ничего такого, что отвратило бы их от Конгресса. Вина также продолжала вместе с представительницами женского комитета Конгресса посещать дом за домом и деревню за деревней, завоевывая голоса для своего отца. Она с удовольствием участвовала в предвыборной работе и радовалась тому, что отец вновь поглощен ею. Это отвлекало его от тяжких дум. За делами в Прем-Нивасе в эти дни присматривала старая госпожа Тандон, и Бхаскар переселился туда вместе с ней. Вина скучала по нему, но с этим приходилось мириться.
Предвыборная гонка свелась, по сути, к состязанию между старым соратником Неру (или, иначе, отцом злодея Мана) и приспешником реакционера наваба-сахиба (он же надежный верный слуга Варис).
Стены домов в Байтаре и Салимпуре были увешаны плакатами с портретом Неру, к которому нередко пририсовывали большой зеленый велосипед, чьи колеса закрывали глаза премьер-министра. Варис негодовал на премьер-министра из-за шпилек в адрес его хозяина, которого Варис глубоко чтил, и он был полон решимости отомстить Неру за эту словесную атаку на отца семейства, а Ману – за физическую атаку на его славного сына. Он был не особенно щепетилен в выборе средств и прибегал как к законным мерам, так и к незаконным, если законные были невозможны. Он вытягивал деньги из прижимистого мунши, устраивал народные гулянья с раздачей сластей и распитием спиртного, на одних воздействовал принуждением, а на других лестью, сыпал обещаниями и говорил от имени наваба-сахиба и Господа Бога, веря, что действует в интересах как одного, так и другого, и не задумываясь о том, одобрили бы они это или нет. Ман, который ранее инстинктивно нравился Варису, оказавшись ложным и опасным другом, превратился в его злейшего врага. Правда, теперь, когда волшебная палочка Неру произвела свою разрушительную работу, Варис уже не был так уверен в победе над его отцом.
Накануне дня голосования, когда было уже поздно что-либо опровергать, появились тысячи листовок на урду, распечатанных на тонкой розовой бумаге с черной каймой. Автор текста не был указан; листовки сообщали, будто Фироз этой ночью умер, и призывали всех правоверных, неравнодушных к горю его отца, проголосовать таким образом, чтобы выразить свое возмущение тому, кто совершил это злодеяние. Убийца же, освобожденный на поруки, разгуливает по улицам Брахмпура, и ничто не мешает ему душить беспомощных мусульманских женщин и резать лучших сынов ислама. Подобная гнусность и попрание всех идеалов справедливости возможны только там, где царствует Конгресс. Считается, что любой выдвиженец Конгресса должен победить – не важно, будет это бродячий пес или фонарный столб. Но избирателям данного округа не к лицу голосовать за вонючих псов и бесстыжие столбы, им не следует забывать, что в случае, если Махеш Капур придет к власти, ничья жизнь и честь не будут в безопасности.
Эти листки быстро разлетелись по всей округе, словно подхваченные ветром, и к вечеру, когда работа по подготовке к выборам была закончена, они оказались почти в каждой деревне округа. Разоблачить эту ложь до начала голосования было уже невозможно.
17.36
–Так кто ваш муж?– допытывался у женщины в парандже Сандип Лахири, назначенный председателем комиссии одного из избирательных участков в Салимпуре.
–Как я могу назвать его имя?– шокированно прошептала женщина.– Оно написано на листочке бумаги, который я дала вам перед тем, как вы выходили из комнаты.
Сандип посмотрел на листок, затем заглянул в список избирателей.
–Фахруддин? Деревня Нурпур-Кхурд?
