Кабир не пытался встретиться с Латой ни в Калькутте, ни в Брахмпуре. Он видел ее на чауте и однажды издали в университетском кампусе. Она держалась спокойно и отчужденно. Ничего удивительного, учитывая, с каким количеством любопытствующих друзей, знакомых и посторонних людей, наперебой выражающих сочувствие в связи с газетной шумихой, Лате, как и Прану, приходилось сталкиваться.
Он с сожалением думал о том, что в их встречах с Латой всегда было что-то нелогичное, непрочное и незавершенное. Встречи длились очень недолго, оба опасались, что их обнаружат, и потому испытывали крайнюю неловкость. Кабир всегда был прям и откровенен в разговорах с людьми – за исключением Латы, перед которой он не мог до конца раскрыться, и подозревал, что ей в его обществе так же сложно и трудно.
Он теперь уже не надеялся, что занимает большое место в ее мыслях,– и не только потому, что ее отвлекали безрадостные события в семье. Кабир не знал, что ей сообщили о его пребывании в Калькутте и желании встретиться с ней, и, естественно, не знал о письме Малати. Он тоже много занимался, и у него были свои причины для грусти и способы ее преодолевать. Неизбежной причиной ее были еженедельные визиты к матери, и он старался заглушить печаль, поддерживая интерес к самым разным вещам – в частности, к крикету: он не только сам играл, но и следил за серией отборочных игр с Англией. Последняя из них должна была состояться в Мадрасе. Недавно он при активной поддержке господина Навроджи организовал приглашение поэта Амита Чаттерджи в Брахмпур с чтением его стихов и их обсуждением в местном литературном обществе. Визит должен был состояться в первую неделю февраля. Кабир надеялся, что и Лата примет в этом участие, но не очень на это рассчитывал. Он полагал, что она должна была слышать о поэте Чаттерджи.
В назначенный день, в десять минут шестого, в доме 20 по Гастингс-роуд царило возбуждение. Все мягкие стулья с цветочным узором были заняты. На столе, за которым Амит должен был читать стихи, после того как господин Навроджи представит его собравшимся, стояли стаканы с водой, покрытые кружевными салфеточками. В соседней комнате дожидалось угощение в виде сладких окаменелостей, приготовленных госпожой Навроджи. Предвечерний свет падал на полупрозрачную кожу господина Навроджи, поглядывавшего на солнечные часы и меланхолично размышлявшего о том, где мог задержаться поэт Чаттерджи. Кабир в белой спортивной форме сидел в заднем ряду. Он только что участвовал в товарищеской встрече между командой исторического факультета и крикетным клубом Восточно-Индийской железнодорожной компании и, добираясь до Литературного общества на велосипеде, изрядно вспотел. Восходящая звезда индийской поэзии госпожа Суприйя Джоши деликатно понюхала воздух и заметила зычным голосом поэту-патриоту Макхиджани:
–Я всегда чувствую, господин Макхиджани… Я всегда чувствую…
–Естественно!– пылко поддержал ее господин Макхиджани.– В этом вся соль. Куда же без чувств? Как иначе будет Муза разить?
–Я всегда чувствую, что к поэзии надо подходить чистым,– продолжила Суприйя Джоши,– чистым и душой, и телом. Надо совершать омовение в сверкающих источниках…
–Да, омовение…– отозвался господин Макхиджани.– Да.
–Гений может вспотеть на девяносто девять процентов, но потение на девяносто девять процентов – прерогатива гения,– выдала поэтесса. Афоризм ей понравился.
–Прошу меня простить,– повернулся Кабир к Суприйе Джоши.– Я только что играл в крикет.
–О!– произнесла она.
–Разрешите заметить, что я имел счастье присутствовать здесь несколько месяцев назад, когда вы читали свои удивительные стихи,– добавил Кабир, одарив ее лучезарной улыбкой.
Суприйя Джоши была обезоружена. Кабир не зря подумывал о карьере дипломата. Запах пота приобрел возбуждающие нотки. «А что?– подумала она.– Этот молодой человек очень хорош собой и к тому же весьма обходителен».
–Ага…– прошептала она,– вот и наше молодое дарование.
В комнату вошел Амит в сопровождении Латы и Прана. Господин Навроджи сразу стал с очень серьезным видом тихо говорить что-то Амиту.
Кабир заметил, что Лата оглядывается в поисках свободного места в заполненной народом комнате. Он был так рад ее неожиданному появлению, что даже не обратил внимания на то, что она пришла вместе с Амитом.
–Вот здесь есть место,– сказал он, поднявшись и указав на стул рядом с собой.
Лата вздрогнула и хотела что-то сказать Прану, но тот смотрел в другую сторону. Тогда она без слов послушалась Кабира и протиснулась между ним и Суприйей Джоши. «Обходительность тоже бывает чрезмерной»,– раздраженно подумала поэтесса.
18.2
Господин Навроджи с облегчением улыбнулся казенной улыбкой почетному гостю и всей почтенной публике, включавшей университетского проктора господина Сорабджи и выдающегося профессора Мишру, снял салфеточки со стаканов, глотнул воды и объявил заседание открытым.
Он представил поэта как «не последнего из тех, кто сочетает энергичность Запада с чисто индийской чувствительностью», после чего развлек слушателей подробным анализом термина «чувствительность». Перечислив значения прилагательного «чувствительный», он назвал и синонимы его: восприимчивый, впечатлительный, нежный, чуткий, уязвимый, обидчивый, щепетильный, секретный, быстро реагирующий, а также подчеркнул их отличие от таких слов, как плотский, чувственный, сладострастный, эмоциональный. Госпожа Суприйя Джоши нетерпеливо заерзала.
–Он обожает произносить длинные речи,– заметила она господину Макхиджани.
Ее слова донеслись до господина Навроджи, и он, уже несколько покрасневший оттого, что пришлось вдаваться в оттенки значения последних из упомянутых прилагательных, покраснел еще больше из-за этой шпильки в его адрес.
–Но я не хочу лишать вас общения с талантом Амита Чаттерджи своими недостойными измышлениями,– произнес он удрученно, отказавшись от идеи прочесть подготовленную им краткую историю индийской поэзии на английском языке, которая должна была завершиться кульминационным триолетом, посвященным «нашей величайшей поэтессе Тору Датт»
[225].– Господин Чаттерджи прочтет подборку своих стихов, после чего ответит на вопросы,– завершил свое вступление Навроджи.
Амит прежде всего сказал, что очень рад побывать в Брахмпуре. Приглашение было сделано на матче по крикету, и он видит, что господин Дуррани, пригласивший его, не изменил своим увлечениям.
Лата была удивлена. Приехавший накануне Амит сказал ей, что приглашен Литературным обществом, и она решила, что визит устроил господин Навроджи. Она вопросительно посмотрела на Кабира, он в ответ пожал плечами. Исходивший от него запах пота напомнил ей о том дне, когда она наблюдала за его тренировкой на площадке. Сегодня он держался довольно холодно. «Интересно,– подумала Лата,– с той женщиной он так же сдержан?» Что ж, она тоже может поиграть в эту игру.
