Санаки-бабá с довольным видом кивнул:
–Разве я тебе не говорил, что твои сыновья не вернутся? Ты тогда мне не поверил.
–Да, говорили. И что мне теперь делать?
–А зачем тебе сыновья? Сейчас в твоей жизни настала пора санньясы – самоотречения.
–Но мне нет покоя!
–Санньяса – это и есть покой.
Господина Майтру эти слова не убедили.
–Мне нужен какой-нибудь способ!– взмолился он.
–Я тебе подскажу, подскажу,– принялся успокаивать его Санаки-бабá.– В следующий раз.
–Почему не сегодня?
Санаки-бабá осмотрелся по сторонам:
–Лучше приходи в другой день. Когда захочешь.
–А вы не уедете?
–Нет, я пробуду здесь до двадцатого.
–Можно, я приду семнадцатого? Или восемнадцатого?
–Народу будет очень много, это ведь дни омовения при полной луне,– с улыбкой сказал Санаки-бабá.– Приходи лучше утром девятнадцатого.
–Утром, хорошо. А во сколько?
–Утром девятнадцатого… В одиннадцать.
Господин Майтра просиял, узнав точное время обретения душевного покоя.
–Непременно буду!– приподнято сказал он.
–А куда дальше пойдешь?– спросил его Санаки-бабá.– Дивьякара можешь оставить здесь.
–Хочу посетить Рамджапа-бабý на том берегу. Я на джипе, так что поедем по четвертому понтонному мосту. Два года назад я у него уже был, и он меня узнал, представляете? А ведь до этого я не посещал его лет двадцать! Лагерь он тогда разбил прямо на воде, на плавучей платформе, и идти к нему приходилось вброд.
–Памьять у ниво отлишная,– пояснил Санаки-бабá по-английски, обращаясь к Дипанкару.– Старый, очень старый святой. Худой как палка.
–Ну вот, стало быть, сейчас я поеду к Санаки-бабé,– сказал господин Майтра, вставая.
Санаки-бабá оторопел.
–У него лагерь на другом берегу Ганги,– пояснил, нахмурившись, господин Майтра.
–Так ведь Санаки-бабá – это я!
–Ах да. Простите. А того как зовут?..
–Рамджап-бабá.
–Точно, точно, Рамджап-бабá.
С этими словами господин Майтра отбыл, а красивая Пушпа отвела Дипанкара в другую палатку, где на песке лежал соломенный тюфяк – его постель на всю следующую неделю. Ночи стояли жаркие, поэтому одной простыни было вполне достаточно.
Пушпа ушла проводить раджу Марха в шатер Санаки-бабы́.
Дипанкар сел и принялся за чтение Шри Ауробиндо, но ему не сиделось на месте: примерно через час он решил найти Санаки-бабý и не отходить от него ни на шаг.
Санаки-бабá оказался человеком практичным и заботливым, а еще – жизнерадостным, энергичным и начисто лишенным диктаторских замашек. Время от времени Дипанкар осторожно его разглядывал. Санаки-бабá иногда задумчиво хмурил лоб. У него была могучая шея, как у быка, темная кудрявая поросль на бочкообразной груди и компактное брюшко. На голове волос почти не было, только задорный вихор на лбу и немного редких волос по бокам. Коричневая овальная плешка сверкала в июньском солнце. Иногда, внимательно кого-нибудь слушая, он забавно приоткрывал рот. Замечая на себе внимательный взгляд Дипанкара, он всякий раз ему улыбался.
Еще Дипанкару очень понравилась Пушпа: заговаривая с нею, он принимался яростно моргать. Она же, заговаривая с ним, всегда делала серьезное лицо и серьезный голос.
Время от времени в лагерь Санаки-бабы́ вламывался раджа Марха и всякий раз яростно ревел, если не обнаруживал святого на месте. Кто-то шепнул ему на ушко, что Дипанкар здесь на особом положении, и во время проповедей раджа сверлил его кровожадным взглядом.
Дипанкар пришел к выводу: раджа очень хочет, чтобы его любили, но не знает, как заслужить любовь окружающих.
11.10
Дипанкар плыл в лодке на другой берег Ганга.
Какой-то старик, брамин с отметкой касты на лбу, громко о чем-то разглагольствовал под плеск весел. Он сравнивал Брахмпур с Варанаси, описывал слияние великих рек в Аллахабаде, Хардвар и остров Сагар в дельте Ганга.
–В Аллахабаде голубые воды Ямуны встречаются с коричневыми водами Ганги – как Рама встречается с Бхаратой
[49],– с благочестивой убежденностью говорил он.
–А как же третья река, Тривени?– спросил Дипанкар.– И с кем вы сравнили бы реку Сарасвати?
Старик с досадой посмотрел на Дипанкара:
–А ты сам откуда?
–Из Калькутты,– ответил Дипанкар; злить старика в его планы не входило, и вопрос он задал из подлинного интереса.
–Хм-мх!– фыркнул тот.
–А вы откуда?– спросил Дипанкар.
–Из Салимпура.
–Где это?
–В округе Рудхия,– отвечал старик, нагибаясь и разглядывая свои изуродованные ногти на больших пальцах ног.
–А Рудхия – это где?
Старик недоуменно воззрился на Дипанкара.
–Далеко?– продолжал расспрашивать его Дипанкар, сообразив, что без наводящих вопросов тот не ответит.
–В семи рупиях отсюда.
–Все, приехали!– завопил лодочник.– Мы на месте! Вылезайте, люди добрые, купайтесь вволю и молитесь за всех! И за меня тоже.
–Ты не туда нас привез!– возмутился старик.– Я уже двадцать лет сюда приезжаю, меня не обманешь! Вон то место!– Он ткнул пальцем в вереницу лодок на берегу.
–Тоже мне, полицейский без формы!– с отвращением проворчал лодочник, но все-таки заработал веслами и подплыл к указанному месту.
Там уже купалось несколько человек: вода была им по пояс. Плеск и напевы купающихся сливались со звоном храмового колокола. В мутной воде плавали бархатцы и лепестки роз, размокшие листовки, солома, обертки от спичечных коробков цвета индиго и пустые свертки из листьев.
Старик разделся до лунги, явив миру священный шнур, протянувшийся от левого плеча до правого бедра, и принялся еще громче призывать паломников к купанию.
–Хана ло, хана ло!
[50] – вопил он, от волнения путая местами согласные.
Дипанкар разделся до нижнего белья и прыгнул в воду.
Вода не показалась ему чистой, но он все же поплескался в ней минуту-другую. По какой-то неясной причине самое священное из мест для омовений увиделось ему не таким привлекательным, как то, куда пытался пристать лодочник. Там ему даже хотелось нырнуть в воду с головой. Старик, впрочем, был вне себя от счастья и восторга. Он присел на корточки, чтобы целиком оказаться в воде, набрал ее в ладони и выпил, как можно более низким голосом и как можно чаще твердя: «Хари Ом!» Остальные паломники вели себя примерно так же. Мужчины и женщины радовались прикосновениям священной Ганги, как младенцы радуются материнским ласкам, и кричали: «Ганга Мата ки джаи!»
[51]
