Один из них спросил Дипанкара:
–Если б дождь шел двенадцать месяцев в году, оставались бы русла рек и ручьев сухими?
Другой подхватил:
–Если б существовала лестница, ведущая на небо, остались бы люди на земле?
–Если б из Гокула в Дварку можно было позвонить по телефону,– спросил третий,– тревожилась бы Радха за Кришну?
Тут они все захохотали. Дипанкар не знал, что сказать.
Четвертый спросил:
–Если Ганга все еще течет из пучка волос Шивы, что мы все делаем в Брахмпуре?
Этот вопрос заставил их забыть о Дипанкаре, и он тихонько выбрался из акхары, сбитый с толку и встревоженный.
«Быть может, мне следует искать не Ответ, а Вопрос?»– гадал он.
А снаружи все шло своим чередом. Толпы паломников двигались в сторону Ганги или от нее, из репродукторов неслись объявления о том, где потерявшиеся ждут родственников или друзей, бхаджаны и крики перемежались громким свистом поездов, непрерывно прибывающих на вокзал Пул Мелы, а луна поднялась в небо всего на несколько градусов.
11.14
–Что такого особенного в Ганга-Дуссере?– спросил Пран, когда все шли по пескам к понтонному мосту.
Старая госпожа Тандон повернулась к госпоже Капур:
–Он в самом деле не знает?
–Я ему точно рассказывала,– ответил госпожа Капур,– но из-за этой «ангрезийят», любви ко всему английскому, у него в голове ничего не держится.
–Даже Бхаскар знает,– заметила госпожа Тандон.
–Это потому, что ты ему рассказываешь.
–И потому, что он слушает,– важно добавила госпожа Тандон.– Нынешние дети таким не интересуются.
–Так меня кто-нибудь просветит?– с улыбкой спросил Пран.– Или это очередной пример чепухи на постном масле, выдаваемой за науку?
–Какие слова!– обиделась его мать.– Вина, не спеши ты так!
Вина и Кедарнат остановились и подождали остальных.
–Великий день, когда Джахну выпустил Гангу из своего уха и она упала на землю, назвали Ганга-Дуссерой. С тех пор его празднуют каждый год.
–Но все говорят, что Ганга течет из волос Шивы!– возразил Пран.
–То было раньше,– пояснила старая госпожа Тандон.– А потом она затопила священные земли Джахну, и он в гневе выпил ее воды. В конце концов он выпустил ее из своего уха, и она спустилась на землю. Вот почему Гангу называют Джахнави – дочкой Джахну.– Госпожа Тандон улыбнулась, представив себе и гнев мудреца, и счастливый исход тех событий.– А три или четыре дня спустя,– сияя, продолжала она,– в ночь полнолуния месяца джетха другой мудрец, покинувший свой ашрам, пересек Гангу по пипал-пулу – мосту из листьев священного фикуса. Вот почему это самый важный, самый священный и благоприятный день для омовений.
Госпожа Капур не согласилась. Каждому известно, что легенда о Пул Меле – чистой воды вымысел. Разве в Пуранах, Эпосе или Ведах упоминается эта история?
–Нет, но все знают, что так оно и было,– ответила госпожа Тандон.
Они подошли к кишащему людьми понтонному мосту. Народу здесь собралось столько, что движение почти остановилось.
–И где же об этом написано?– упорствовала госпожа Капур. Она немного запыхалась, но говорила с большим чувством.– Откуда мы знаем, что это правда? Лично я не верю. И никогда не полезу в толпы суеверных, желающих совершить омовение в Джетх-Пурниму – ночь полнолуния. Считаю, что это может принести только несчастье.
У госпожи Капур было очень твердое мнение насчет религиозных праздников. Она не верила даже в Ракхи, полагая, что единственный праздник, по-настоящему прославляющий священные родственные узы между братьями и сестрами, это Бхай-Дудж.
Старая госпожа Тандон не захотела ссориться со своей самдхиной, тем более на глазах остальных родственников – и тем более когда они пересекали Гангу,– и потому смолчала.
11.15
На северном берегу Ганги, по другую сторону понтонных мостов толпы были поменьше, да и палаток стояло не так много. Идти зачастую приходилось по рыхлому песку. С очередным порывом ветра песок полетел прямо на паломников, с трудом пробирающихся на запад, к платформе Рамджапа-бабы́.
Пятеро были лишь малой частью длинной процессии путников, двигающихся в том же направлении. Вина и остальные женщины прикрывали лица свободными краями сари, Пран и Кедарнат – носовыми платками. К счастью, астма Прана пока не давала о себе знать, хотя хуже условий для астматика нельзя было и придумать. Наконец длинная тропа привела компанию к тому месту, где ярдах в пятидесяти от берега реки возвышалась на деревянных и бамбуковых опорах крытая тростником, украшенная листьями и гирляндами из бархатцев и окруженная многотысячной ордой паломников платформа Рамджапа-бабы́. Здесь святой жил и во время фестиваля, и после него, когда платформа превращалась в остров. Целыми днями он только и делал, что твердил имя Господа: «Рама, Рама, Рама, Рама»– почти непрерывно в часы бодрствования и иногда даже во сне (чем и заслужил свое прозвище).
Аскеза и то, что люди принимали за добродетельность, помогли Рамджапу-бабé обрести всенародную славу и могущество. Паломники с сияющими глазами преодолевали многие мили по пескам ради того, чтобы хоть мельком его увидеть. Вот уже тридцать лет подряд с июля по сентябрь, когда Ганга плескалась под опорами платформы, они приплывали к нему на лодках. Рамджап-бабá приезжал в Брахмпур к началу Пул Мелы, затем ждал, пока воды сомкнутся вокруг его дома, а четыре месяца спустя, когда Ганга возвращалась в свое русло, уезжал. Таков был его квадриместер, или чатурмас, хотя, строго говоря, он не совпадал с четырьмя месяцами сна богов.
Что люди в нем видели и что от него получали – трудно сказать. Порой он с ними разговаривал, порой нет, порой благословлял их, порой нет. Этот иссохший, согбенный, худой как палка человек с морщинистой кожей, выдубленной до черноты солнцем и ветром, сидел на корточках на дощатом настиле своей платформы: колени у самых ушей, вытянутая голова едва виднелась за перилами. У него была белая борода, спутанные черные волосы и глубоко запавшие глаза, почти незряче смотревшие поверх огромного скопища людей, словно то были не люди, а мириады песчинок или капель воды.
Паломников – многие из которых сжимали в руках «Шри Бхагават Чарит», издание в желтой обложке, которое продавали здесь, на фестивале,– сдерживали молодые волонтеры, которыми управлял при помощи жестов пожилой господин в очках, похожий на ученого, занимавшийся всеми организационными вопросами. Он много лет посвятил государственной службе, но покинул высокий пост ради служения Рамджапу-бабé.
Одна иссохшая рука хрупкого, тощего Рамджапа-бабы́ легла на перила, и ею он благословил людей, которым дозволили выйти вперед и получить его благословение. Иногда он что-то едва слышно шептал, иногда просто смотрел перед собой. Волонтеры с трудом сдерживали огромную толпу и уже охрипли от криков: «Назад! Все назад! Бабаджи прикоснется только к одной вашей книге, берите строго по одной!»
