По другой версии, машина принадлежала не шествующим, а какому-то высокопоставленному чиновнику, и ее вообще не должны были пускать на территорию Пул Мелы, тем более в день Джетх-Пурнимы. Общественное мнение было таково, что полицейским нет дела до паломников, они обслуживают лишь высоких гостей. А высоким гостям тоже плевать на народ, они только и знают, что злоупотреблять положением. Да, главный министр в тот день выступил перед прессой с трогательной речью, однако намеченный на вечер правительственный банкет никто отменять не стал. Губернатор мог хотя бы соблюсти внешние приличия – раз уж состраданием не блистал.
Авторы третьей версии винили полицию, которая должна была расчищать путь шествиям, однако не справилась со своими обязанностями. Из-за недальновидности стражей порядка на подходе к купальням образовались слишком плотные толпы, и шествия садху встали. Действия полиции были плохо скоординированы, личный состав недоукомплектован, в рядах царил полный разлад. Руководство состояло из некомпетентных молодых сотрудников с диктаторскими замашками, которые управляли нарядами, набранными из самых разных регионов страны,– эдакая сборная солянка, где никто друг друга не знал и никто никому не подчинялся. На берегах Ганга в день давки находилось менее сотни констеблей и только два начальника, а непосредственно на месте катастрофы у спуска – всего семь сотрудников полиции! Суперинтенданта и вовсе не было на территории празднества.
Согласно четвертой теории, погибших было бы куда меньше, если бы не скользкая после вчерашней бури земля – особенно по краям спуска, где множество людей погибло в канавах.
Пятая версия звучала так: администрации следовало еще на этапе планирования Пул Мелы отвести под шествия северный, гораздо более свободный берег Ганга, дабы снизить предсказуемо фатальную нагрузку на южный берег.
Авторы шестой теории во всем винили кровожадных нагов и требовали, чтобы агрессивно настроенные акхары впредь не допускались на Пул Мелу.
Седьмые считали, что дело в «неправильной и недостаточной» подготовке волонтеров, которые по неопытности запаниковали и не смогли успокоить народ, что привело к давке.
Согласно восьмой версии, во всем был виноват индийский менталитет.
Истину – если она вообще была – могло установить только тщательное расследование. «Брахмпурская хроника» требовала создать «комиссию экспертов во главе с судьей Высокого суда для установления причин чудовищной трагедии и предотвращения подобных происшествий в будущем». Ассоциация адвокатов и Адвокатская палата критиковали правительство, в особенности министра внутренних дел. Свое коллективное открытое обращение они закончили следующими категоричными словами: «Скорость – вот что сейчас превыше всего. Да поразит возмездие убийцу»
[68].
Несколько дней спустя в «Газетт экстраординари» появилось объявление, что особая следственная комиссия с широким кругом полномочий и поставленных задач создана и проведет расследование в кратчайшие сроки.
11.28
Пятеро судей, слушавших дело о Законе об отмене системы заминдари, старались соблюдать строгую конфиденциальность и не высказывать никаких мнений по данному вопросу. По окончании судебного разбирательства была объявлена отсрочка вынесения решения суда, и судьи погрузились в беспрецедентное безмолвие, выходящее за рамки стандартных норм профессиональной этики. Они вращались в тех же кругах, что и люди, судьбы которых должно было решить это разбирательство, и, безусловно, понимали, какой вес будет иметь любое, даже оброненное ими невзначай слово. Меньше всего они хотели очутиться в центре водоворота всеобщих догадок и спекуляций.
Однако спекуляций – повальных, активных и до боли непоследовательных – было не избежать. Один из судей, достопочтенный господин Махешвари, не догадываясь, как низко оценивает его компетентность Г.Н.Баннерджи, в беседе с одной дамой на званом чаепитии весьма лестно отозвался о защитительной речи прославленного адвоката. Судья по секрету сообщил даме, что тот привел несколько чрезвычайно убедительных доводов. Новость мгновенно облетела всех имеющих отношение к делу, и заминдары возрадовались. С другой стороны, предварительный вариант решения почти наверняка предстояло писать главному судье, а вовсе не господину Махешвари.
Однако именно главный судья устроил генеральному адвокату отменную головомойку. Шастри посовещался с коллегами, пересмотрел свои доводы и согласился, что, если он и дальше будет придерживаться линии, которая помогла ему выиграть в Бихаре, победа в Пурва-Прадеш ему не светит. Здесь судьи явно настроены иначе. Он дал задний ход и перестроил защиту, но никто не знал, чем увенчается его вторая попытка отстоять закон. Г.Н.Баннерджи в ходе своего ответного выступления резко раскритиковал противника за «оппортунистские вихляния». Мол, «защита представляет из себя хлипкое суденышко без руля и ветрил, плывущее по велению изменчивых судейских настроений». Почти все, кто присутствовал на прениях в эти последние два дня, были убеждены, что Баннерджи в пух и прах разнес позицию защиты.
Раджа Марха был настроен не столь оптимистично: на часть его владений внезапно опустилась стая саранчи, и он счел это дурным предзнаменованием. Однако у некоторых заминдаров имелись другие, куда более основательные причины для уныния – первая поправка к Конституции, например. Сей законодательный акт, который в середине июня получил одобрение президента Индии доктора Раджендры Прасада (чей отец, кстати, в свое время работал мунши у одного заминдара), был призван защитить закон о земельной реформе от изменений по ряду статей Конституции. Одни заминдары полагали, что эта поправка забила последний гвоздь в крышку их гроба. Другие, впрочем, не сомневались, что и саму поправку можно обжаловать в суде, и законопроекты о земельной реформе, которые она защищает, все равно можно объявить неконституционными, поскольку они противоречат другим, не защищенным поправкой статьям и самому духу Конституции в целом.
Пока чаша весов колебалась – на одной сидели помещики, а на другой – авторы закона, на одной – арендаторы земель, на другой – приближенные заминдаров,– судьи продолжали работать за закрытыми дверями. Вскоре после окончания прений они собрались в кабинете главного судьи, дабы решить, что и в какой форме они собираются постановить. У них возникло немало разногласий касательно отдельных пунктов решения, общей линии аргументации и даже самого решения как такового. Однако главному судье удалось убедить остальных, что они должны выступить единым фронтом.
–Вспомните решение по бихарскому делу,– сказал он.– Трое судей, которые по существу были согласны друг с другом, настояли, чтобы каждому дали слово. Каждый выступил с речью, да какие – надеюсь, эти мои слова останутся между нами – нудные и затянутые это были речи! Как адвокатам разобраться, что они хотели сказать? Здесь вам не палата лордов, и наше решение не должно иметь форму отдельных выступлений.
В конце концов главному судье удалось подвести коллег к тому, чтобы написать единый текст решения – если, конечно, по какому-нибудь из пунктов не возникнет серьезных разногласий. Главный судья никому не доверил составление первого черновика и взялся за это сам.
