В кабинете собралось около дюжины парней и одна-единственная девушка – предположительно, Виола. Она сидела в стороне от всех и разглядывала пустую доску.
Подобно ей, в стороне от основной труппы и не принимая участия в возбужденной мужской болтовне, сидел Кабир.
Когда Лата только его увидела, сердце ее едва не выскочило из груди, после чего она велела Малати оставаться на месте: она, Лата, должна сама с ним поговорить.
Кабир вел себя слишком непринужденно – ей сразу стало понятно, что это напускное. Он явно ее дожидался. Лата была возмущена.
–И кто же ты?– В ее тихом, ровном голосе отчетливо слышался гнев.
Кабир опешил: его смутил и тон, и вопрос.
–Мальвольо,– наконец виновато ответил он и добавил:– Мадам.
При этом он даже не подумал встать.
–Ты никогда не говорил, что интересуешься любительским театром,– сказала Лата.
–Да и ты не говорила,– последовал ответ.
–А я не интересовалась, пока Малати несколько дней назад не потащила меня на прослушивание,– отчеканила она.
–Мой интерес родился примерно тогда же,– сказал Кабир, пытаясь улыбнуться.– Мне стало известно, что ты очень хорошо выступила на прослушивании.
Лата все поняла. Каким-то образом Кабир разведал, что она может получить роль, и решил попытать удачи на мужском прослушивании. А ведь она записалась в театр только для того, чтобы забыть о Кабире!
–Как я понимаю, ты в очередной раз провел расследование,– сказала Лата.
–Нет, случайно услышал от знакомых. Я за тобой не слежу.
–И?..
–Что «и»?– невинно переспросил Кабир.– Мне просто приглянулись строки из пьесы.
И он непринужденно процитировал:
Грудь женщины не может
Снести биенья столь могучей страсти,
Как в этом сердце; женские сердца
Так много не вместят и не удержат.
Нет, их любовь не боле чем позыв, —
Волнение не печени, а неба, —
Ведущий к сытости и к отвращенью;
Моя любовь, как море, голодна
И столько же поглотит; нет сравненья
Меж тем, как был бы женщиной любим я,
И тем, как я Оливию люблю.
У Латы мгновенно вспыхнуло лицо. Подумав, она сказала:
–Боюсь, ты читаешь чужие слова. Они были написаны не для тебя.– Она помедлила и добавила:– Но вызубрил ты их отменно, даже слишком хорошо.
–Я их вызубрил – как и множество других реплик – еще в ночь перед прослушиванием,– сказал Кабир.– Никак не мог уснуть. Я твердо вознамерился получить роль герцога, но пришлось удовольствоваться Мальвольо. Надеюсь, это никак не отразится на моей судьбе. Я получил твою записку. Надеюсь, мы будем часто встречаться в Прем-Нивасе и здесь…
Лата, к собственному удивлению, громко рассмеялась:
–Ты сошел с ума! Это безумие, не иначе.
Она уже хотела отвернуться и уйти, но краем глаза заметила, как он помрачнел: на его лице читалась искренняя боль.
–Я же шучу,– сказала она.
–Что ж,– с напускным легкомыслием ответил Кабир,– иные родятся безумцами, иные достигают безумия, а иным безумие жалуется.
Лату подмывало спросить, к какой категории он себя относит, но вместо этого сказала:
–Смотрю, ты и слова Мальвольо разучил.
–А, да нет, эту строчку все знают, она знаменитая. Просто бедный Мальвольо куражится.
–Может, тебе лучше покуражиться на крикетном поле?– предложила Лата.
–Так муссоны на дворе. Какой сейчас крикет?
Тут господин Баруа, пришедший несколько минут назад, махнул воображаемой дирижерской палочкой студенту, игравшему герцога, и сказал:
–Что ж, начинаем. «Любовь питают музыкой…»– хорошо? Хорошо.
И чтение началось.
Слушая остальных, Лата чувствовала, как ее увлекает в другой мир. До ее первого выхода было еще далеко. А потом, когда подошел ее черед и она начала читать, шекспировский слог полностью захватил ее: она в самом деле превратилась в Оливию. Первый обмен репликами с Мальвольо Лата перенесла достойно. Потом смеялась вместе со всеми над образом Марии, который создала Малати. Девушка, игравшая Виолу, тоже была чудесной актрисой, и Лата влюбилась в нее вместе со всеми остальными присутствующими. Между Виолой и парнем, игравшим ее брата, даже обнаружилось небольшое внешнее сходство: господин Баруа явно знал свое дело.
Время от времени, однако, Лата вспоминала, где находится. Она изо всех сил старалась не смотреть на Кабира и только один раз почувствовала на себе его взгляд. После репетиции он наверняка захочет с ней поговорить – как хорошо, что они с Малати обе получили роли! Одна сцена из пьесы далась ей очень непросто, и господину Баруа пришлось едва ли не клещами вытаскивать из нее нужную реплику.
Оливия. Как ты себя чувствуешь, любезный? Что это с тобой?
Мальвольо. Мысли мои не черны, хоть ноги мои желты. Оно попало к нему в руки, и повеления будут исполнены. Я надеюсь, нам знакома эта нежная римская рука?
Господин Баруа [выжидательно глядя на Лату и удивленный ее молчанием]. Да, да, хорошо?
Оливия. Не хочешь ли ты…
Господин Баруа. Не хочешь ли ты… Да, да, продолжайте! У вас прекрасно получается, мисс Мера.
Оливия. Не хочешь ли ты…
Господин Баруа. Не хочешь ли ты?.. Да, да!
Оливия. Не хочешь ли ты лечь в постель, Мальвольо?
Господин Баруа [поднимая руку, чтобы унять хохочущих студентов, и махая воображаемой палочкой ошалевшему Кабиру]. В постель, Мальвольо?
Мальвольо. В постель! Да, дорогая, я приду к тебе.
Все – за исключением двух актеров и господина Баруа – покатились со смеху. Даже Малати. «Et tu!»
[75] – с горечью подумала Лата.
После чего шут скорее прочел, нежели спел, свою финальную песню, и Лата, переглянувшись с Малати и избегая смотреть на Кабира, как можно быстрее покинула кабинет. На улице еще не стемнело. Впрочем, Лата напрасно боялась, что Кабир позовет ее на свидание в тот вечер,– по четвергам у него были другие неотложные дела.
12.7
Когда он добрался до дядиного дома, уже стемнело. Он оставил свой велосипед у входа и постучал. Дверь ему открыла тетя. Дом – одноэтажный и просторный, раскинувшийся во все стороны – был плохо освещен. Кабир часто вспоминал, как в детстве играл здесь со своими двоюродными сестрами на большом заднем дворе, но последние несколько лет в этих стенах, казалось, жили привидения. Он приходил сюда только по четвергам.
