–Я не ужинал. Есть не хотелось – всю дорогу кусочничал в поезде и в итоге приехал сытым. Совершенно сытым.
–В Рудхии тебя хорошо кормили?– спросила мама.
–Да, аммаджи, очень хорошо, почти непрерывно,– с легкой досадой в голосе ответил Ман.
Вина тонко чувствовала настроения брата. Она вспомнила, как в детстве он постоянно таскался за ней по дому и почти всегда бывал весел – за исключением тех случаев, когда ему не давали желаемого или чем-то его озадачивали. Нрав у него был дурной, но раздражаться он не умел.
Похоже, что-то стряслось. Вина уже хотела спросить, в чем дело,– что, вероятно, только раздосадовало бы его еще сильней,– когда Бхаскар вдруг очнулся от забытья и переспросил:
–В Рудхии?
–Ну да. А что?– не понял Ман.
–В какой части Рудхии ты жил?– спросил Бхаскар.
–В северной. Под Дебарией.
–Между прочим, это один из самых перспективных сельских избирательных округов для нанаджи!– объявил Бхаскар.– Северная Рудхия. Нанаджи сказал, что ему на руку большое число мусульман и джатавов среди местного населения.
Махеш Капур покачал головой:
–Помолчи. Ты ничего в этом не понимаешь.
–Нанаджи, я серьезно, так будет лучше всего!– не унимался Бхаскар.– Почему бы тебе не выдвинуться по этому округу? Сам ведь говорил, что новая партия готова предоставить тебе любой мандат. Если выбирать из сельских округов, то Салимпур и Байтар на севере Рудхии – идеальный вариант. Городские я пока не смотрел.
–Идиот, ты ничего не смыслишь в политике!– отрезал Махеш Капур.– И верни бумаги, они мне нужны.
–А я, между прочим, возвращаюсь в Рудхию на Бакр-Ид,– сказал Ман, вставая на сторону Бхаскара и наслаждаясь растерянностью отца.– Местные пригласили меня на праздник. Я им очень нравлюсь! Ты тоже можешь поехать, я тебя познакомлю с будущими избирателями – со всеми мусульманами и джатавами.
Махеш Капур вспылил:
–Не надо меня ни с кем знакомить, я и так всех знаю! Имей в виду: это не мои избиратели. Позволь также заметить, что ты едешь в Варанаси – создавать семью и браться за ум,– а не веселиться и праздновать Ид в Рудхию.
12.19
Махеш Капур не мог без боли и сожалений покинуть партию, которой посвятил всю жизнь: его по-прежнему одолевали сомнения. Он боялся, что ИНК все-таки победит на выборах,– этого вполне можно было ожидать. Партия глубоко и основательно окопалась как во власти, так и в сознании людей; если Неру не уйдет, разве может она проиграть? Однако у Махеша Капура имелось несколько веских причин для ухода (помимо недовольства нынешними порядками): его детище, Закон об отмене системы заминдари, еще не вступило в силу и не было признано Верховным судом, а значит, Л.Н.Агарвал, воспользовавшись отсутствием сильного соперника-министра, вполне мог прибрать к рукам всю власть.
Махеш Капур отважился (а точнее, его уговорили) на рискованную, но хорошо спланированную авантюру: подтолкнуть Неру к выходу из Конгресса. Или, может, то была не спланированная авантюра, а каприз. Или даже не каприз, а инстинктивный шаг. Потому как подлинным закулисным авантюристом был министр связи из делийского кабинета Неру – ухватистый Рафи Ахмед Кидвай. Устроившись на своем ложе, точно добродушный Будда в белой шапочке и очках, он сказал Махешу Капуру (пришедшему к нему с дружеским визитом), что если он не прыгнет за борт дрейфующего судна Конгресса прямо сейчас, то впоследствии не сможет поучаствовать в его буксировке на берег.
Метафора получилась натянутая, хотя бы потому, что Рафи-сахиб при всей его сообразительности и любви к быстрым автомобилям никогда не отличался скоростью движений – и вообще никаких физических нагрузок не выносил, не говоря уж о прыжках в воду, плавании и буксировке. Зато он славился своим даром убеждения. Осмотрительные коммерсанты в его присутствии теряли всякую осмотрительность и охотно расставались с целыми состояниями, которые Кидвай моментально осваивал – передавал бедствующим вдовам, студентам, однопартийцам и даже попавшим в беду политическим соперникам. Проницательность, щедрость и умение нравиться людям позволили ему втереться в доверие к гораздо более расчетливым и трезвомыслящим политикам, чем Махеш Капур.
Рафи-сахиб был неравнодушен ко многому – перьевым ручкам, манго и дорогим часам, например,– а еще он очень любил пошутить. Махеш Капур, решившись наконец на вышеупомянутый шаг, теперь гадал, не был ли совет Кидвая очередной сумасбродной и роковой шуточкой. Ибо сам Неру до сих пор ни разу не обмолвился о своем уходе из ИНК – хотя его идеологические сторонники массово покидали партию. Впрочем, время покажет (только нужно правильно его выбрать). Рафи-сахиб имел удивительную способность: сидя в шумной толпе и с улыбкой слушая бурлящие вокруг разговоры, он вдруг безошибочно, точно хамелеон, ловивший муху, выхватывал из этого потока одну-единственную фразу, представлявшую для него особый интерес. Так же естественно он чувствовал себя в бурных и переменчивых водах политических течений: внутренний эхолокатор помогал ему даже в этом темном илистом омуте отличать дельфинов от крокодилов, а сверхъестественное чутье подсказывало, когда именно переходить к решительным действиям. Перед отъездом Махеша Капура он подарил ему новые часы (у старых сломалась заводная пружина) и сказал:
–Я вам гарантирую, что у нас с Неру и вами будет одна политическая платформа, не важно какая. В тринадцать часов тринадцатого дня тринадцатого месяца взгляните на эти часы, Капур-сахиб, и скажите, прав я был или нет.
12.20
Примерно в то время, когда в Брахмпурском университете проводились выборы в профсоюз студентов, на кампусе и за его пределами наблюдался всплеск политической активности по целому ряду никак не связанных друг с другом поводов: одни требовали льготных билетов в кино, другие призывали учителей начальных школ требовать повышения заработной платы; третьи настаивали на содействии занятости молодежи и выступали в поддержку политики неприсоединения Пандита Неру; четвертые мечтали переписать строгий университетский устав, а пятые хотели, чтобы экзамены в ИГС проводились на хинди. Некоторые партии – а точнее, лидеры некоторых партий, ибо разобраться, где заканчивались партии и начинались лидеры, подчас было очень трудно,– считали, что все болезни Индии можно исцелить путем возвращения к древним истокам. Другие утверждали, что панацеей может быть только социализм (суть которого разные люди определяли и ощущали по-разному).
Словом, в студенческой среде наблюдались брожение и разлад. В начале учебного года никто не думал об учебе. Оно и понятно: до экзаменов было долгих девять месяцев. Студенты собирались в кофейнях и общежитиях, болтали у дверей аудиторий, устраивали небольшие марши протеста, голодали и побивали друг друга палками и камнями. Порой им помогали в этом партии, к которым они принадлежали, но необходимости в этом не было: при англичанах студенты прекрасно научились бедокурить. Не пропадать же зря столь бесценному корпоративному, передаваемому из поколения в поколение навыку, лишь потому, что в Дели или Брахмпуре сменилось мироустройство! Кроме того, правящая верхушка ИНК, понемногу смирявшаяся со своей беспомощностью и неспособностью решать проблемы страны, уже давно не пользовалась популярностью у молодежи, для которой стабильность никогда не была самоцелью.
