Потом пришел Ман. Акушерка, заметив его озабоченный и встрепанный вид, а также фамилию Капур, приняла его за отца ребенка.
–Боюсь, отец – тоже пациент вашей больницы,– сказал Ман.– А я – его брат.
–Ах, как ужасно!– воскликнула акушерка.– Его известили?..
–Пока нет.
–О!
–Да, он спит. Врач – и жена – распорядились его не трогать и не беспокоить понапрасну. Я его подменю.
Акушерка нахмурилась.
–А вы лежите тихонько,– посоветовала она Савите,– лежите и думайте о чем-нибудь приятном.
–Хорошо,– вымолвила Савита, и слезы сами собой брызнули из ее глаз.
Ночь была жаркая, и, хотя палата находилась на втором этаже, комаров в ней было предостаточно. Госпожа Рупа Мера попросила принести еще одну койку, чтобы они с Латой могли по очереди отдыхать. Имтиаз все устроил и ушел. Ман притулился на скамейке в коридоре и заснул.
Савита не могла думать о приятном. Ей казалось, что ее телом овладела некая ужасная, жестокая сила. Когда начинались схватки, она охала и стонала, но, поскольку мать сказала ей, что боль будет невыносимой, она старалась не кричать – берегла силы для самого страшного. Шли часы, и на ее лбу выступили капли пота. Лата пыталась отгонять комаров от ее лица.
Было уже четыре утра, за окном по-прежнему стояла темнота. Пран, наверное, проснулся, но Имтиаз настрого запретил ему покидать палату. Савита тихонько заплакала – не только потому, что осталась без поддержки мужа, но и потому, что представила, как он мается и места себе не находит от волнения.
Мать, подумав, что она плачет от боли, сказала:
–Ну же, милая, держись! Скоро все закончится.
Савита застонала и крепко сжала мамину руку.
Боль к этому времени действительно стала почти невыносимой. Вдруг она почувствовала, что простыня под ней стала мокрой, и резко повернулась к матери, недоумевая и краснея от стыда.
–Ма…
–Что такое, доченька?
–Я… тут почему-то мокро.
Госпожа Рупа Мера растолкала Мана и велела ему привести медсестер.
Отошли воды, и схватки участились: промежуток между ними составлял около двух минут. Акушерки оценили обстановку и покатили Савиту в родильную палату. Одна из них позвонила доктору Буталии.
–Где моя мать?– спросила Савита.
–В коридоре,– довольно резко ответила одна из акушерок.
–Пожалуйста, попросите ее войти.
–Госпожа Капур, простите, но мы не можем ее позвать,– сказала другая акушерка, крупная, добрая англоиндианка.– Врач скоро придет. Если вам очень больно, можете схватиться за поручни койки.
–По-моему, ребенок уже…– начала Савита.
–Госпожа Капур, пожалуйста, дождитесь врача.
–Я не мо…
К счастью, врач подоспел вовремя, и акушерки стали наперебой твердить, чтобы она тужилась.
–Схватись покрепче за поручни над головой.
–Тужься, тужься, тужься…
–Я не могу… не могу больше…– причитала Савита, скалясь от боли.
–Просто тужься…
–Нет,– рыдала она,– это невыносимо. Это ужасно. Вколите мне обезболивающее. Доктор, умоляю!
–Тужьтесь, госпожа Капур, у вас все прекрасно,– сказал врач.
Сквозь пелену боли Савита услышала, как одна акушерка спрашивает другую:
–Головкой идет?
Савита почувствовала, как внизу что-то рвется, потом ощутила внезапную теплую волну, а дальше – такую чудовищную боль, что она едва не потеряла сознание.
–Я не могу, ма, я больше не могу!– завопила она.– Никогда больше не буду рожать!
–Все так говорят,– сказала грубая акушерка.– И ничего, через год возвращаются. Тужьтесь!
–Я не вернусь. Я никогда… никогда… никогда больше не забеременею!– вскричала Савита, которую буквально разрывало изнутри.– О боже!..
Тут головка вышла, и ей сразу стало легче.
Прошло еще много времени, прежде чем она услышала крик ребенка и открыла заплаканные глаза. Сквозь пелену слез она взглянула на красного, сморщенного черноволосого орущего младенца, покрытого кровью и чем-то вязким. Его держал на руках осоловелый врач.
–Это девочка, госпожа Капур,– сообщил он.– И очень голосистая.
–Девочка?
–Да. Весьма крупный ребенок. Вы молодец. Понятно, почему роды были трудными.
Савита пару минут полежала в изнеможении. Свет в палате казался слишком ярким. Дочка, надо же, подумала она.
–Можно мне ее подержать?– спросила она через некоторое время.
–Минуточку, мы ее вытрем.
Однако ребенок был еще скользкий, когда его – ее – положили на опавший живот Савиты. Она взглянула с любовью и укором на красную макушку, потом ласково обняла младенца и в изнеможении закрыла глаза.
13.12
Пран проснулся и узнал, что стал отцом.
–Как?!– сказал он Имтиазу, не веря своим ушам.
Впрочем, увидев рядом обоих родителей (те обычно приходили только в часы посещения), он помотал головой и все же поверил.
–Девочка,– добавил Имтиаз.– Они сейчас наверху. С ними Ман. Рад-радешенек, что его постоянно принимают за отца.
–Девочка?– Пран был удивлен и немного расстроен.– Как Савита?
–Хорошо. Я поговорил с ее врачом. Роды были немного трудные, но сейчас все в порядке.
–Я должен их навестить! Савите, наверное, и ходить-то нельзя?
–Пока нет. Пару дней пусть полежит, ей наложили швы. Ты уж не взыщи, Пран, но тебе тоже ходить не стоит. Ни эмоциональное возбуждение, ни физические нагрузки не ускорят твоего выздоровления.– Имтиаз говорил сурово и сдержанно; опыт показывал ему, что пациенты прилежней соблюдают врачебные рекомендации, когда говоришь с ними именно так.
–Это бред, Имтиаз! Будь же благоразумен! Очень тебя прошу. Хочешь сказать, я своего ребенка только на фотографиях увижу?
–Прекрасная мысль!– ответил Имтиаз и не смог сдержать улыбки. Затем он потер родинку на щеке и добавил:– Впрочем, ребенка-то как раз можно перемещать, в отличие от матери. Пусть тебе принесут дочку, я не против. Хорошо, что ты не заразен, иначе и это было бы невозможно. Буталия только что пылинки со своих младенцев не сдувает.
–Но мне надо поговорить с Савитой!– сказал Пран.
–У нее все хорошо,– заверил его отец.– Когда я был наверху, она спала. Молодчина,– не к месту добавил он.
–Почему бы тебе не написать ей письмо?– предложил Имтиаз.
–Письмо?– прыснул Пран.– Она же не в другом городе!
Однако он попросил мать подать ему лежавший на тумбочке блокнот и набросал несколько строк:
