Иван сплюнул и пошел к гаражу.
Запах бензина.
Дневной свет проникает через дверь.
Иван взял длинный шланг у стола с инструментами.
Гараж скрипел и шатался.
Здание скоро рухнет и станет частью пустыни, в которую превратился сад перед домом.
Все следы Ивана исчезнут. Ну и черт с ними. Великое дело. Еще одна смерть в мире, где у всего есть предел.
Пора ехать.
Здесь и сейчас. Прошлого нет. Будущее не существует.
Впереди маячит дорога. Быстрый спуск без поворотов и перекрестков. Но это неоживленная магистраль, что ведет ввысь. О нет, эта дорога — в ад.
Один конец шланга Иван воткнул в выхлопную трубу, а другой просунул в окно на водительском месте. Он заклеил щели скотчем и сел за руль. Никаких сомнений. И все же Иван вдруг подумал, что, если машина не заведется, то он останется жить.
Внедорожник завелся.
Двигатель тихий на холостых.
Газа все больше.
Отрава, как море во время прилива, прибывает с каждой минутой все больше и вытесняет собой кислород.
Иван вздрогнул.
Чья-то тень мелькнула в зеркале заднего вида.
Она перетекает из одного угла в другой. Она падает вниз по капле. Черная жижа копится на полу автомобиля. От нее идет запах горелого мяса. Паленых волос и облезшей кожи.
Кто-то чужой сидит в Land Rover Defender 1983 года.
Он там.
На заднем сидении. Точно за спиной у Ивана.
Мальчик лет девяти. На нем висит вязанный свитер с забавным оленем, танцующим под Луной, которая желает всем «Счастливого Нового Года».
—Трудно быть богом, отец?
Иван не ответил.
Ребенок улыбнулся зубами. Губ у него не было. Они сгорели в огне. Его лицо похоже на глину. Она опадает кусками с костей черепа. В его коже и мясе прячется крыса. Она бегает от одного плеча к другому и что-то попискивает мальчику на ухо.
Ребенок вынул из кармана открытку и протянул Ивану, но мужчина не сдвинулся с места.
—Прочитай. Скоро стемнеет.
Мальчик кивнул на пустыню, край которой был виден через дверь гаража.
Там двигалась тьма. Черная жижа падала сквозь пространство и время. Долгий, бесконечный горизонт чертил темную полосу на стыке неба и песка. Мир умирал. Шелест волн океана заполнил собой все пространство, вытеснил звуки и стал поступью смерти. Шаркающие шаги в пустом коридоре больницы.
Иван берет открытку из рук мальчика и читает:
ТЫ ПОМНИШЬ, ПЕС, ПОРА БЫЛА, КОГДА ЗДЕСЬ ЖЕНЩИНА ЖИЛА?
ТЫ ПОМНИШЬ, ПЕС?!
ТЫ ПОМНИШЬ, ПЕС?!
ТЫ ПОМНИШЬ, ПЕС?!
ТЫ ПОМНИШЬ, ПЕС?!
Ребенок смеется.
Он кладет ладонь Ивану на затылок.
—Я твой персональный Иисус.
Рука горячая словно хамсин. Изнуряющий жаркий ветер, который так часто весной бродит в пустыне.
Пальцы обжигают кожу. Она плавится, как пластмасса. Кипит пузырями.
Иван кричит.
Но звука нет. Словно кто-то скрутил громкость до минимума.
Пальцы проникают сквозь череп.
И вдруг все исчезло.
Боль прошла.
В машине нет никого.
Здесь только тьма.
Впереди. Сзади. Слева и справа. Вверху и внизу. Всюду.
ТЬМА
Глава 13
Immigrant Song
Даутцен делает музыку громче.
Петь и плакать. Больше здесь нечем заняться. Никакой героической жизни. Никакого волшебства и магии. Только таблетки и психоаналитики.
Вагон метро уходит под землю и несется во тьме.
Даутцен смотрит в окно.
Она застряла здесь навсегда. На дне бездны. Внутри кошмара. Больше нет входа и нет выхода. Никаких перемещений во времени и в пространстве. Она обречена умереть на краю мира.
Даутцен пыталась вернуться в Старое королевство.
Но тьма проникла повсюду.
От нее нет спасения.
Вагон пуст. В три часа ночи. На ветке, которая ведет в тупик. В черном, как пустая глазница черепа тоннеле. Внутри могилы.
Музыка звучит все громче и громче.
Даутцен смотрит в окно. Лицо девушки превращается в посмертную маску. Под кожей проступают кости. Белые волосы, кончики которых окрашены в цвет крови, чернеют.
Она улыбается и сползает по спинке сидения. Она складывает руки на груди, как покойница в склепе. Мертвая принцесса, которая ждет поцелуя.
Даутцен смеется.
Вагон трясется и скрипит. Нет ничего лучше, чем быть куском металла. Ничего не чувствовать. Ничего не хотеть.
Белая ведьма гладит рукой стену поезда. Он послушный раб. Мертвое на службе у живого. Инструмент. Все в этом мире должно быть таким. Без права голоса. Никакой свободы действий. Только заданный маршрут по тоннелю, который никогда не закончится. Потому что все ветки в метро идут по кольцу.
Лекарство не приносит облегчения.
Рисперидон, как любовь, которая с каждой новой дозой развивает зависимость все больше и больше. Она требует подключения сердца и легких двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю.
Без любви. Без рисперидона в крови.
Все мысли депрессивны.
Образы навязчивы.
Вагон похож на свалку.
Бутылки из-под колы. Мусор. Грязь.
Вот лучший способ борьбы с бессонницей.
Лежать на дне тоннеля метро в вагоне и смотреть на то, как дрожит свет в лампах на потолке. Иногда он гаснет. Вот ради чего Даутцен забралась так далеко от дома. Чтобы увидеть ничто.
Забвение лучше любви.
Никаких сюжетов. Предысторий и тайных смыслов.
Ничто.
Его несложно понять.
Вот еще один способ борьбы с бессонницей.
Даутцен нравится гулять по городу до утра. Наблюдать за приходом Солнца. Слышать сквозь нарастающий рев городской суеты далекий-далекий плеск океана. Он все еще там. Одинокий старик бьется о берег в надежде вернуть себе всю планету. Но времени нет. Мир скоро исчезнет. Он достанется тьме.
Свет гаснет.
Вагон метро скрипит тормозами. Искры летят во все стороны.
Даутцен достает из кармана куртки рисперидон.
Свет загорается.
Девушка смотрит на ладонь. Там лежат капсулы с лекарством от безумия. Ночь для воображения. Глухота и слепота к недостаткам своей личности. Неведение о проблемах этого мира. Настоящее спасение для шизофреников, которое только обещают с экранов телевизора.
