—Может быть лучше просто сидеть и молчать рядом с любимым?
—Ага. Читать заумные книжки и киснуть от скуки у камина пока смерть в дверь не постучит.
—Что в этом плохого?
—Так ни одного мужчину рядом никогда не удержишь.
—Глупости. Зачем кого-то держать? Он же не зверь и не ведро или ложка.
—Ты совсем ничего не понимаешь. Они ценят нас не за ум.
—Умение петь? Или танцы? Я хорошо штопаю дырки в одежде.
—Нет. Нужно раздвинуть ноги пошире и время от времени громко стонать, будто примерила самое лучшее платье, которое стоит как замок твоего отца.
От таких мистификаций Даутцен прибывала в глубоких раздумьях. Она никогда не стонала из-за покупок новых вещей и совершенно не представляла, почему должна это делать. Чтобы понравиться мужчине? Ну что за осел… Катерина казалась глупой. Подругу интересовали лишь сплетни и наряды. И то и другое устаревало чуть ли не каждый месяц. Что толку?
Даутцен отвернулась к окну.
Дорога теперь шла по краю леса.
Нет ничего кроме деревьев. Старые. Ржавые. Многие мертвы. Высохшие до трещин на стволах, как земля в засушливое лето. Даутцен сказала бы, что кто-то выпил из них жизнь. Они скрипят, но ветра нет. Что-то стонет в глубине Затонувшего леса. И этот гул передается по земле на многие километры вокруг.
Голоса людей звучат слишком четко и громко. Они летят дальше за дорогу в лес и там вторят друг другу. Нечто человеческое теряется и становится совсем другим. Оно приходит в мир из той тьмы, которая прячется среди деревьев. Оно обретает там силу.
Все еще полдень. Время будто остановилось. Облака не меняют форму. Только опускаются все ниже и ниже. Гигантские валуны из капель воды и кристаллов льда. Они приносят с собой холод. Последние вздохи зимы.
Черная птица кружит над лесом.
—Дурная примета,— сказала Ирен.
Даутцен глянула на подругу исподлобья.
—Что за глупости? Это просто лес. Холодный, мрачный, не для людей.
—Там живет ведьма.
—Старая бабка, которая ворует у местных детей, а потом жарит их в печи! Ату ее, Ирен!
—Какая же ты глупая, Катерина.
—Все здесь крестьянские бредни. Мизогиния! Молоко скислось значит соседка с Дьяволом дружит. Крыша прохудилась — девки ночью с чертями чудят. Ребеночек помер так вот то сглаз старой ведьмы, а не простуда.
Ирен сложила руки на груди и подняла глаза к небу:
—Все тебе смешно. Ведьма живет в этих краях. Об этом все знают. Вон видишь какие деревья. Мертвые, чахлые. Ими даже печь не натопишь. Выгорают до пепла за пару минут. Местные ходят к ней за советом да за лекарством. Говорят, она покойников воскрешает. Только они потом…
—Какая же она ведьма. Знахарка. Местная фельдшерица! Небось сбежала из монастыря. Там медицине и научилась.
Даутцен тронула Ирен за руку:
—Старая бабка?
—Да девка она молодая. Бледная, как смерть и вся в черном.
—Тебе то откуда знать? Может она и тебя воскресила? Я вот всегда думала, Ирен, что ты знатная упыриха! Сколько крови с меня попила.
—Ты. И глагол «думать» в одном предложении.
Катерина рассмеялась.
Звонкий смех. Слишком громкий. Беспечный.
—Не к добру это.
Катерина вдруг осеклась.
Что-то было не так.
Карета стояла на месте.
Нечто сомкнулось и поглотило в себя лошадей, повозки, воинов, слуг и вещи. Оно лежало на полях и уходило по дороге прямо в Затонувший лес. Облака наконец-то упали на землю. Мгла расползлась во всю ширину мира, словно грязь по обочине.
Тишина.
Один из воинов заглянул в карету и буркнул:
—Сидите на месте.
Он свистнул двум своим товарищам, и они поскакали в начало обоза.
5
Кто-то кричал.
Боль. Страх. Смерть.
Лошади встрепенулись и заржали. Они дернули карету, но не понесли. Мир так и остался стоять на месте, словно ничего не случилось.
Тишина.
Дыхание Ирен. Громкое. Влажное.
Оно стучит. Это глупое сердце. Шум крови в ушах. И этот мерзкий: тук-тук-тук; тук-тук-тук.
Катерина глядит вперед. Там ничего нет. Только обивка кареты.
Даутцен открыла дверь и вышла наружу.
Было холодно, но не так как зимой.
Девушка поскользнулась на грязи и едва не упала.
Вот бы Катерина смеялась! Только теперь она сидит в карете с таким видом, будто холод тянет из нее жизнь.
Как же тошнит.
Впереди только туман. Ничего не видать. Ни людей, ни животных. Все будто исчезло в серой, молчаливой мгле. Она не уходит и не расступается. Нависает стеной. Кажется, что протяни Даутцен руку и она сможет прикоснуться к этому.
Где-то впереди кричат. Шум драки. Невидимые люди орут друг на друга.
Голоса отражаются эхом. В них только боль. Звук такой высокий, что перестает быть похожим на человеческую речь. Сквозь крики пробивается смех. И радость. Кому-то все происходящее кажется шуткой? Безумие…
Даутцен готова бросится вперед и бежать в самую гущу событий, лишь бы не оставаться во мгле. Она должна выбраться из тумана. Здесь слишком тошно. Здесь нет ничего. Только неведенье.
Что-то несется к девушке на встречу. Оно огромное и тяжелое. Его шаги разносятся по земле, словно удары деревянного молотка.
Это твое сердце, Даутцен. Кровь шумит в ушах.
Из тумана вырывается лошадь. Она вертит головой во все стороны. Ее огромные белые зубы хватают воздух, словно ищут опору для тела.
Всадник едва держится в седле.
Николай весь в крови. Он больше не похож на того ухоженного и горделивого мужчину средних лет, каким Даутцен видела его в доме своего отца. Теперь это грязный и напуганный человек. Он изо всех сил дергает поводья и лошадь встает на дыбы в полуметре от девушки.
—Садись!
Николай протягивает Даутцен руку.
—Что происходит?
Конь переминается с ноги на ногу и вот-вот понесется дальше. Земля снова дрожит. Несколько воинов, которые сопровождали обоз, проносятся мимо. Самому последнему в спину прилетает стрела с разноцветным опереньем, и он падает с лошади в грязь дороги. Там и лежит на обочине. Без движения и без дыхания. Больше не человек. Кукла в доспехах. Поломанная и выброшенная за ненадобностью. Нет ничего сверхъестественного в том, как выглядит мертвец. Его душа уже не здесь. Ее никогда там не было.
Николай даже не пытается помочь своему подчиненному. Он сплевывает кровь и хватает Даутцен за талию.
