—Спи. Я устал. Завтра опять на работу.
Анат прикурила новую сигарету. Запах ментола. Отец говорил такие курят лишь шлюхи. Может быть, он ошибался. Анат моет волосы шампунем с запахом трав. Ромашки, лаванда, зверобой, душица. Чужак словно вернулся в детство и спит рядом с Матерью. Меньше всего на свете он хочет выяснять, что между ними сейчас происходит. Давать всему названия. Он видит ночь за окном. Там длится молчание. Две тысячи лет ничего не меняется. Пустыня реальности. Бездомные собаки бродят в темноте на краю песка и ржавой травы. Беспечные дети бросили игрушки во дворе.
И они там. В холоде. Не сдвинутся. Не качнутся.
Одинокие.
Ненужные.
Уже находясь в царстве Морфея. На границе бытие и ничто. Он слышит голос Анат:
—Мне кажется, что последние несколько лет, я только и делала, что трахалась с здоровенными, сильными мужиками, способными защитить меня от этого сраного насильника и убийцы.
Глава 4
Чужак движется в сторону побережья.
Где-то там скрывается судья, который смягчил приговор для убийцы.
Он еще жив. Чужак знает. На этот счет нет сомнений. Он сунул руку в рану. Прямо под печень. Он достал из убийцы все, что нужно. Кишки, кровь, дерьмо. Извинения, слезы, мольбы. Информацию.
Нет ничего хуже, чем раскаявшийся грешник.
Боль заставит любого поверить. Она выжигает все чувства. Белая. Читая. Боль. Яркая вспышка перед тем, как нервный пучок сгорит, обратившись в ничто.
Бог — это белый свет боли в самом конце.
День похож на ночь.
Обманчивый, зыбкий мир.
Серый свет сквозь облака. Скоро выпадет снег. Или пепел.
Грязь и холод.
Кажется, чего-то другого и быть не может. Мир сгорел, а потом остыл и покрылся трещинами. Сажа и лед. Чего еще ждать?
Реальность нарисована простым карандашом. Детский неумелый рисунок. Без Солнца. Без мамы и папы. Здания и дома. Скелеты деревьев. Свинцово-серые облака.
Яркие краски можно найти только в воспоминаниях.
И что там?
Одни неудачи.
Тысячи лет, в которых нет ни одного года, куда бы хотелось вернуться. Пережить это снова. Все пустое. Бессмысленное. События зашли слишком далеко. Он теперь другой человек. Ему не понять прежних чувств. Он достиг точки невозврата. Примерно в 8300000 000 световых лет от Земли. Вселенная расширяется. Вернуться домой уже невозможно. Окрестности Солнечной системы. Третья планета. Этого теперь не застать.
Время сломалось.
Бескрайние поля уходят за горизонт. Огромные черные квадраты земли. Распаханные под озимые. Лишенные всякой естественности. Последние следы человека. Сельскохозяйственные угодья издалека кажутся кладбищами.
Там бродит ветер.
Пыль летит вверх. Закручивается. Несется в глубь страны. Скоро везде будет пустыня. Ржавая. По цвету глины и сгнивших столбов ЛЭП.
Провода все еще тянутся к городам и поселкам. Нити судьбы. Прямые. Как путь от рождения до могилы. Путешествие из пункта А в пункт Б. Банальный сюжет. Самое заезженное клише из возможных. Смерть всего человечества. Ее нельзя отменить. Повернуть нить в другую сторону. Провода останутся здесь до скончания дней. Лахесис, Клото, Атропос — мертвы.
Иногда чужак видит ворон. Далеко-далеко. Маленькие «зудящие» мошки. Но все птицы погибли. Это лишь черные точки перед глазами. Признаки истощения и усталости. Вестники старости. Знамения будущей смерти. Когда она придет, свет погаснет. Чернота накроет реальность саваном.
Он видел знаки. Понимал, что смерть где-то рядом. Но по большому счету ему было все равно. Он хотел убить судью и добраться до океана. И ему было неважно что будет потом. Он был готов в любое время. Его жизнь не могла продолжится, после всего, что он сделал. Он убил кучу народу только ради того, чтобы свершилось возмездие. То была кара за причиненное, совершенное зло. И если судьба существует, то она должна убить чужака. Наказать его в самом конце, оставив валятся мертвым на обочине дороги, как грозное предупреждение любому, кто осмелится выбрать тот же путь. Так круг замкнется.
Может быть, при других обстоятельствах, он бы стал тем, кто довел этот мир до отчаяния. Расколол бы Землю на части, обладай он такой силой.
Дорога тянется вверх.
На горизонте виднеются горы. Хребты доисторических монстров. Они где-то там. Огромные туши лежат под песком. Глубоко-глубоко в океане. На поверхности торчит лишь малая часть. Все остальное скрыто от глаз. Мир полон тайн. Они ждут новый разум способный осмыслить все то, что оставил здесь человек.
Чужак заправил мотоцикл остатками бензина из канистры.
Падал снег. И было холодно. Он скрутил самокрутку. То были листья клена и дуба, а не табак. Он дымил этой смесью не затягиваясь. Хотел лишь согреться.
Постоял на обочине.
Снег падал и падал. Потом начал таять и превратился в дождь.
Тишина наконец-то исчезла. Капли воды застучали по асфальту дороги. И это чуть ли не единственный звук, который чужак будет слышать на протяжении многих дней по пути к океану.
Никаких крупных городов. Только ржавые дорожные знаки. Названия несуществующих мест. Исходное. Щемиловка. Песчанка. Кучук-Ламбат.
Придорожные кафе, гостиницы. Деревни, поселки и фермы.
Он обыскал заправочную станцию.
Окна и двери.
Все открытое и пустое. Здание похоже на череп человека. Колодцы тьмы, вместо глаз, носа и рта. Стены пахнут ржавчиной. Отсыревшими обоями. Известкой.
Всюду руины.
Пустота. Паутина. Плесень. Кости. Одежда.
В облезшем кафе, которое примыкало к заправочной станции, на барной стойке лежал телефон. С годами он стал похож на сыр камамбер. Размягченность стекающих форм у женщин на картинах Сальвадора Дали. Облупившаяся краска. Трещины. Стертые цифры на диске набора номера.
Он явился сюда из другого мира. Жизни. Реальности.
Ушел от линейного понимания времени.
Некий номер для разговоров без оглядки. Без имен.
Он звонил.
Чужак постоял в проеме двери, потом зашел в кафе и снял трубку.
Мертвец на другом конце провода спросил:
—Вам нравится Мишель Уэльбек?
—Это мужчина?
—Писатель.
—Тогда нет. Я не читаю мужчин. Все они сплошное дерьмо. Лучше поговорить с симпатичной девчонкой, чем читать всякую чушь.
—То есть вы читаете женщин? Я вас правильно понял?
—Нет. Женщин я не читаю. Я с ними сплю.
—Ну, а как же женщины-писательницы?
