— Все, тащите его! Хватайте за руки и тащите! Ноги не отрубите, придурки!
Еще несколько ударов и стало тише. Похоже, пленника хищных ветвей все же спасли.
— Ближе десяти шагов к проходу не подходить! Стрелы держать на тетиве! Стрелять на поражение! Все ясно?
Нестройный хор голосов подтвердил, что да.
Я с сожалением вздохнул, а потом задался вопросом: почему меня никакие ветки не хватали? Испугались топора? Или же поняли, что я и так добровольно иду в лес, и решили, что тащить нет смысла?
Но что дальше?
Тем же проходом выйти невозможно — нашпигуют стрелами. Уходить вглубь леса мне не хотелось — предупреждение мастера Стерии хорошо подтвердили хищные ветви. Идея у меня появилась пока только одна — идти по лесу вдоль дороги, а через пару миль вернуться на нее.
Все же, почему командир преследователей не разделил отряд и не послал вторую часть дальше — ловить меня? Был так уверен, что я не смогу выйти?
Жаль, что мастер Стерий не успел рассказать, что именно водится в местных лесах.
Луна продолжала светить сквозь редкую крону, идти было легко, но шагов через триста я почувствовал, как под ковром старой листвы начала по-болотному хлюпать почва. Деревья стали ниже, а промежутки между ними — больше. И только стена молодой поросли вдоль дороги осталась такой же густой.
Большая часть болот безопасна и богата ягодами и дичью. Но следи за Красной Лисовкой — она всегда растет близко от тротанов. Обходи ее кусты стороной, — проговорила моя память дребезжащим старушечьим голосом.
Я остановился и встряхнул головой.
Красная Лисовка, значит.
Вместе с голосом перед моим мысленным взором всплыл и означенный кустарник. Высокий, колючий, с крупными красными бутонами весной и еще более крупными красными плодами летом. Но что такое тротаны?
От досады я даже хлопнул себя ладонью по лбу, но все, что выдала память, оказалось смутным ощущением, что тротаны — это плохо.
Теперь я шагал медленней и осматривался еще внимательней. Свет луны позволял разглядеть очертания предметов, но не их настоящий цвет. Впрочем, решалась проблема просто: мне следовало избегать любых кустарников.
Еще сотню шагов спустя я поднялся на небольшой пригорок и огляделся.
Пусто.
Спокойно.
Тихо.
В памяти — в той части памяти, которую я называл своей и которая несла воспоминания, появившиеся уже после пробуждения на поле битвы, — всплыли хоровые пения ночных сверчков, жужжание комаров, какие-то поскрипывания и скрежетания, которые я слышал прошлой ночью в деревне перед тем, как заснуть.
Отчего же здесь было иначе?
То ли в этом лесу все живое, кроме деревьев, вообще отсутствовало, то ли затаилось, боясь привлечь к себе внимание.
Я продолжал стоять на пригорке, оглядываясь, когда ощутил под ногами движение. Будто там, глубоко, кто-то огромный начал дышать, и от его вдоха пригорок чуть поднялся, от выдоха опустился, а потом начал подниматься вновь.
Еще дышащего пригорка мне не хватало!
Сбежав вниз, на топкую почву, я помчался вперед, уже не заботясь о том, чтобы не шуметь.
Я отбежал уже шагов на двадцать, когда услышал за спиной гул. Развернулся на бегу — земля на вершине пригорка раскололась глубокой трещиной и из нее стремительно поднималось что-то светлое, гладкое и большое, очень похожее на яйцо — только раза в два выше меня ростом.
Я отвернулся и припустил еще быстрее. Встречаться с тем, что вылупится из «яйца», не хотелось.
По эту сторону пригорка деревьев стало меньше, зато добавились все более непроходимые заросли кустарников, покрытых цветами.
Цветами?
Я напряг память, выцарапывая оттуда облик Красной Лисовки. Высота кустарника — да. Форма листьев — да. Форма бутонов — тоже да. Значит, и непонятные, но опасные тротаны тоже где-то здесь.
Может, «яйцо» и было тротаном?
Я обернулся — «яйцо» сидело на вершине пригорка с таким видом, будто всегда там находилось, и довольно блестело в лунном свете.
Итак, позади "яйцо", из которого явно скоро вылупится что-то нехорошее, впереди непроходимые заросли Красной Лисовки, которую память советовала мне избегать.
Похоже, пришло время выйти на дорогу.
Я взялся за топорище поудобнее и двинулся к густому пролеску.
Что-то крепко схватило меня за щиколотку и с силой дернуло. Я взглянул вниз — и тут же, не раздумывая, ударил по этому чему-то.
Выглядело оно как человеческая рука — бледная, с тонкими длинными пальцами и узкими острыми ногтями. Топор отсек пальцы от ладони, освободив меня. Правда, ненадолго — из земли тут же высунулась вторая рука и схватила меня за вторую ногу.
Наверное, именно эти руки были тротанами. Неподходящее слово. Я назвал бы их подземными хваталками — легко запоминается и сразу понятно, что к чему.
Быстрым движением отрубив вторую руку — крови из них не лилось, вообще ничего не лилось, — я торопливо огляделся. Руки лезли из-под земли со всех сторон, причем больше всего их было в направлении дороги. Словно говорили: «Не выйдешь. Не выпустим».
Как там ругались воины, преследовавшие меня? «Иштава мерзость»? Я понимал значение только второго слова в этой фразе, но сейчас она казалась подходящей.
Вот ведь иштава мерзость!
Я развернулся и зашагал назад.
Под ногами уже привычно пружинила влажная почва и проминался ковер из многолетней листвы. А потом что-то скользнуло мимо, что-то большое и быстрое. Я дернулся в сторону, одновременно нанеся топором рубящий удар. Попал по этому чему-то, и оно в ответ зло рыкнуло.
Теперь я смог рассмотреть это большое, но уже не такое быстрое. Многоножка — я видел таких в деревне — только длиной в три человеческих роста и высотой мне по пояс. У многоножки было две головы с одинаковыми зубастыми пастями и плоскими вытянутыми мордами, а вдоль тела тянулись наросты, напоминающие когти. Не отпрыгни я — снесла бы мне половину мяса с костей.
Я перехватил топор поудобнее и ударил куда пришлось. Пришлось в середину многоножки. Ударил, тут же отскочил — вовремя. В том месте, где я стоял, клацнули челюсти одной из голов. Я метнулся вперед и снес эту самую голову — она отлетела на вершину пригорка и шлепнулась о «яйцо».
Так, а вот это было зря. Вдруг обитатель «яйца» воспримет шлепок как приглашение «вылупиться»?
Поэтому со второй головой я обошелся аккуратней и ударил так, чтобы она отлетела в противоположную от пригорка сторону.
Обезглавленное тело продолжало метаться по лесной настилке. Многоножке явно никто не рассказал, что лишившись головы — или голов — положено умирать. Я разрубил многоножку пополам, а потом еще и каждую из половин — и теперь вокруг меня бестолково бегали уже четыре части. Да уж, похоже многоножка не понимала сам принцип смерти. С варгом и Шептуньей было проще — они понимали.
