В ворохе сменяющихся хаотичных образов, от которых меня начинало подташнивать, нашелся один, за который я уцепился, словно за ручку цветного зонта. Совершенно случайно это оказался чужой сон. Сон, принадлежащий Адель. И прежде чем я успел развернуться и снова попасть в воронку, похожую на крутящийся леденец, меня вышвырнуло за спину моей коллеги.
Знаете это ощущение во сне, когда вы одновременно наблюдаете за происходящим своими глазами, а потом смотрите на себя со стороны взглядом незнакомого мужика? Так бывает, когда ваши сновидения приходит посмотреть кто-то еще, и мозг, чтобы не сойти с ума, пытается объяснить наличие чужака, вписывая его в сюжет безобидным вторым «я». Ну вот, теперь я смогу проснуться, только когда проснется моя напарница. Маленькая Адель подглядывала в щель приоткрытой двери. Она была чуть старше, чем я запомнил. Большой свитер с чужого плеча на ней выглядел как монстр, который пытается поохотиться на своего владельца, а затем съесть.
Почему-то я сразу догадался, что девочка выросла в коммунальной квартире. Оглядевшись, я понял, какие именно детали навели меня на данный вывод. Прямоугольная комната площадью около тридцати квадратных метров умещала в себе не только привычные глазу кровати, диван, книжные шкафы. Я приметил еще сервант с посудой в углу и обеденный стол у окна – почему-то заставленный грязными и чистыми тарелками. Апогеем картины в стиле случайного ренессанса был старый советский холодильник, неубиваемый, вечный и работающий на энергии людей, расстроившихся из-за распада Советского Союза. В коридоре громко и шумно ругались, что-то гремело, аккомпанируя этой симфонии безысходности. Реквием по детству. Взрослая Адель, которую я знал, казалась мне если не веселой, то хотя бы уверенной в себе и достаточно бодрой. Маленькая Адель была потерянной, одинокой, словно не знавшей, куда приткнуться, чтобы не мешать другим. Она и сейчас наблюдала за происходящим со стороны, не вмешиваясь.
–Я тебе сказала, чтобы ты свою грязную посуду в раковине не оставляла! И чтоб я вас в ванной после девяти вечера не видела! Если вы втроем за час не успеваете помыться – это ваши личные проблемы!– В ответ на визгливый женский крик послышался невнятный скомканный ответ. Я уже слышал этот голос – именно он просил Адель остаться на остановке и подождать ее. Выходит, отвечала бабушка.
Я вырос в ту эпоху, когда подобная ситуация просто не могла бы произойти. В те далекие времена, окутанные флером империи, люди уважали чужое пространство и знали границы. Чужих, незнакомых людей никогда не помещали насильно в одно небольшое пространство, словно крыс под прозрачный колпак, чтобы посмотреть, загрызут они друг друга насмерть или все-таки с горем пополам поделят углы и кормушку. Безусловно, я считал одним из худших экспериментов по расчеловечиванию именно коммунальные квартиры. У разных людей с абсолютно разными ценностями никогда не получится ужиться. И это еще неплохо, если вы, скажем, литературный критик, а ваш сосед – инженер-проектировщик или студент педагогического университета. Но если рядом с вами поселился человек, которому нечего терять, который постепенно опускается на дно, будет очень сложно не оказаться утянутым в чернильные глубины отчаяния вместе с ним…
Я помню, как однажды выполнял свою работу в музее-квартире Достоевского. Один некромант съехал с катушек и оживил инфернального Раскольникова. В итоге экскурсия превратилась в аттракцион. За туристами, размахивая окровавленным топором, бегал бородатый мужик и восклицал: «А сейчас мы внимательно посмотрим, тварь ли вы дрожащая или право имеете, муа-ха-ха!» Мне тогда удалось упокоить книжного персонажа – образцового зомби с запавшими глазами – простым неверием в его форму. Но рассказ совсем не об этом. И даже не о том, какое удивительно петербургское приключение случилось с гостями города и бедолагой-гидом. Я дождался команды зачистки памяти и, выпустив экскурсантов из подсобки, подумал, что хотел бы снова вспомнить те времена, которые были мне куда роднее нынешних. Поэтому я пристроился в хвост толпы и последовал за возобновившейся экскурсией.
Шагая за группой школьников, я слушал мерный голос гида, водившего нас по просторной квартире в центре города – не то на пять, не то на шесть комнат.
«Жил Достоевский очень бедно для своего времени. Ему приходилось снимать эту квартиру, он не смог позволить себе купить ее. У него было два слуги – управляющий и кухарка, в то время как другие писатели жили в роскошных имениях со штатом слуг. Пройдемте в его личный кабинет, где он сочинил свои знаменитые произведения…»
Отдельная столовая, свой кабинет, три просторных спальни, зал для принятия гостей… И не гостиная – а именно зал. В Москве и других городах залом называют любое помещение, в котором встречают друзей,– даже клетушку с низкими потолками на десять квадратов. Но то, что ошибочно получило имя «зал», стоит разжаловать до «гостиной». Потому что в зале, принадлежащем Достоевскому, были зеркала, много свободного пространства и несколько банкеток. Над головой простиралось четыре метра пустоты, заканчивающиеся красивой потолочной лепниной; аеще я насчитал не меньше трех окон. И это квартира в центре Петербурга метров на сто шестьдесят для одной семьи. Всем бы так бедно жить.
Я был рад, что воспоминания помогли мне пропустить крики, доносившиеся из коридора. Адель застыла в дверях, парализованная, подавленная и наверняка обвиняющая себя в происходящем. Почему-то дети всегда так делают. Я услышал звуки удара и лишь покачал головой. А девочка у двери сжала руки, что-то зашептала сквозь тихие слезы. Картинка сменилась. Мы с ребенком поменялись местами, и теперь она смотрела изнутри меня, а я все видел ее глазами. Некромант может многое. Особенно некромант, которому еще не нужно содержать штат оберегов в регулярном порядке и экономить свои силы на борьбу со злом. Разделяя мир на черное и белое, Адель нашла однозначного врага – соседку, которая набросилась на беззащитную пенсионерку. Я охнул – оказывается, женщина успела окатить бабушку Адель кипятком из дымящегося чайника, который держала в руке. Подчиняясь воле ребенка, женщина с растрепанными волосами и безумным взглядом поскользнулась. При падении соседка умудрилась приложиться лицом о металлический носик, но, видимо, несильно, потому что тут же попыталась встать. Бабушка девочки зашла в комнату, не глядя на внучку, и села к телефону – набирать номер из двух цифр. Адель прикрыла дверь и в щелку продолжила вливать свою силу – порциями, не жалея. Из всех щелей поползли крупные тараканы, преодолевая разноцветные пластиковые квадратики обшарпанного пола. Но они не умели кусать,– по крайней мере так, как того хотелось Адель. И тогда девочка заставила тараканов отрастить желваки, совсем как у плотоядных насекомых. Мне казалось, что я сейчас смотрел сцену из фильма «Мумия»: скорее всего, именно его накануне видела моя юная напарница. Оставалось порадоваться, что она еще, видимо, не умела читать и не призвала кого-то вроде Ктулху. Насекомые облепили соседку коричнево-черной массой, а потом меня резко вышвырнуло из сна прямо в кровать. Сквозь стену я услышал сдавленный крик Адель, а потом ровное, спокойное сопение.
Мне было очень жаль девушку и ее разбитое на куски детство – разбитое еще до того, как вмешалась потусторонняя сила и перемешала карты, превратив в некроманта. Но я не мог закрыть глаза на то, что, возможно, именно от нее исходили всплески темной силы. А еще именно после прибытия Адель началось вторжение ползучих тварей. Я повернулся на другой, еще не отлежанный бок и задумался. Так и представляю, как подойду к напарнице за завтраком и невинно поинтересуюсь: «А это не ты, случаем, устроила нам всем тут казнь египетскую? Нет? А если хорошо подумать?» Или нет, не так. «Я тут без спроса и такта подглядываю за твоими сокровенными переживаниями, которыми бы ты никогда не стала со мной делиться. Поэтому давай-ка признавайся, что тебе сделал этот город?»
