–Собирайся, тюфяк, дополнительный урок физры в зимнем лесу. Упражнение «Разбуди медведя»…– Я казался себе чертовски остроумным, пока в коридор не вышел Лёха. У него было жуткое лицо. Ужас, ужас и какая-то ненависть, от которой пятишься к дверям, не спрашивая, за что…
Он ничего не сказал: вытолкнул меня на улицу, лыжи полетели следом. Захлопнул за мной дверь, да ещё вжикнул засовом – вообще не припомню, чтобы они запирались, разве что на ночь.
Я тогда так обалдел, что даже не возразил. Молча пошёл домой. И уже в дорогу мне прилетело сообщение от Лёхи: «Извини, я не хочу идти в лес». Оно было настолько дурацким после произошедшего, что я расхохотался посреди улицы. Злость, если она и была, улетучилась одним махом. Я прислонил лыжи к чьему-то забору и застрочил ответ: «Прости, я сразу не понял. Хотел вернуться уточнить». Думал, он хоть смайлик в ответ пришлёт, но Лёха настрочил: «Не смешно. Ненавижу лес».
* * *
Катька подолгу торчала у окна, потому что похолодало и во двор её выпускали ненадолго. Дед Артём уже начал раздражаться, но вести её к психологу почему-то не хотел. И мы не могли сказать ей, не знали как. Тогда Лёха и пошёл работать кЮричу. Он хотел сделать Катьке какой-нибудь потрясающий новогодний подарок, чтобы она забыла всё на свете. Всё-таки мы были очень малы, мы думали, что это возможно.
Юрич поворчал, что Лёха слишком мал, что это незаконно, Лёха, дурак, ещё и уговаривал его тогда. Но Юрич есть Юрич, и я бы удивился, если бы он отказал Лёхе.
Теперь после уроков он мчался в магазин: таскать, сортировать, перекладывать. Мне было велено молчать как рыба: дед Артём не одобрил бы, не говоря уж об участковом и остальных. В зал Лёхе выходить было тоже запрещено, и мне не полагалось забегать к нему на работу, чтобы не привлекать лишних глаз. Да, честно говоря, мне было и не до того. Очень трудно сохранить тайну, живя в деревне, особенно когда тебе мало лет и каждый взрослый тебя знает и норовит повоспитывать и доложить родителям, если что не так…
Я прикрывал Лёху по всем углам. Я делал уроки за нас обоих, старательно подделывая Лёхин круглый почерк. Научился не с первого раза, но, к счастью, именно в тот момент у нас сменилась русичка. Та новая, не помню уже, как её звали, Лёхин почерк ещё не изучила как облупленный, а когда изучила, я уже неплохо его подделывал.
Деду Артёму я врал, что Лёха пропадает у меня, отцу, в те дни, когда он интересовался, почему Лёша не заходит,– что тот занят дома, им обоим, когда они могли обсудить эту тему вместе,– что мы поехали в школу на какой-то там факультатив. В эти дни я действительно уезжал в школу. Торчал внизу – уткнувшись в телефон и наврав охраннику, что жду папу,– чтобы, когда придёт время, незаметно улизнуть. Странно, но я не чувствовал себя одиноким. У меня было дело, уЛёхи было дело, мы были вместе, хотя и не рядом. Мы были заняты и не думали о плохом.
Перед Новым годом Юрич Лёхе заплатил. Наверное, и здесь обманул, но Лёха был доволен: уКатьки будет самый крутой новогодний подарок, который заставит её забыть обо всём. Оставалось только придумать какой. Мы совсем не думали об этом все эти длинные месяцы: глупо, но было не до того.
–Спроси её, чего она сама хочет,– неосторожно советовал я и нарывался:
–Ромка, ты дурак, но я ценю тебя не только за это.
Я пристыженно умолкал, и мозговой штурм на этом заканчивался. А время шло. Новый год приближался – но только не к дому моего друга. Дед Артём собрался за ёлкой, но Катька иЛёха вцепились в него с двух сторон и не хотели пускать. Да, они боялись за деда, боялись леса. Время прошло, а страх никуда не делся. Дед Артём потом наедине мне долго ворчал, что дети сбрендили, хотя, конечно, он не со зла, ему самому было нелегко. В тот день он никуда не пошёл, а назавтра мы с отцом пошли за ёлкой и принесли две: себе иЛёхе.
Наряжал её дед Артём один. Так и не смог оторвать Катьку от окна, а мы сЛёхой сидели в телефонах и рассматривали по магазинам всяких кукол, приставки – всё было ерундой.
–Катерина, помоги мне, я старенький,– дед Артём ещё пытался её уговорить. Наверное, думал, что, если она нарядит ёлку, у неё улучшится настроение или что-то вроде того… Ерунда. Катька только глянула на него – и вновь уставилась в своё окно.– Но там же никого нет,– уговаривал дед Артём.– Что ты там увидела?
–Собаку,– тихо сказала Катька, и мы все, включая деда Артёма, зачем-то подбежали к окну, как будто собак не видели. Это было так странно и одновременно так важно, не знаю, как это объяснить. Мне казалось, что от того, что я увижу эту собаку, что-то зависит, что-то важное.
Мы столпились у окна кучкой идиотов и смотрели, как по улице бежит рыжая дворняга Петровых, сто раз её видели, но тогда… Кажется, эта мысль пришла нам сЛёхой одновременно. Лёха уткнулся в телефон только затем, чтобы послать мне смайлик с собачьей мордой и знак вопроса. Я уткнулся в телефон, чтобы посмотреть сообщение и ответить: япослал ему ту же самую собачью морду с восклицательным знаком. Была суббота, и было ещё утро, мы переглянулись и наперегонки рванули в прихожую.
…Лёха весь путь вслух рассуждал о породах. Ему хотелось Бетховена иКрипто в одном флаконе, чего-то волшебного, чуть ли не говорящего. Я стал опасаться, что рынок его разочарует.
Так и вышло. Сперва мы долго не могли найти животных и блуждали среди штанов и помидоров, украшенных новогодними гирляндами и мишурой. Потом нам кто-то подсказал, и я увидел, что такое разочарование.
У самого выхода с рынка, уже снаружи, стояли в ряд ровно пять тёток, причём три – с котятами. У двух оставшихся в ногах стояло по клетке, где скакали разномастные щенки непонятных пород. Они не были похожи ни на Бетховена, ни на собак вообще, если честно: маленькие, с ладонь – разве это собака?
Лёха присел на корточки у клеток, достал телефон и послал мне плачущий смайлик. Я был согласен с ним, но не хотел оставлять Катьку без волшебного подарка. Может, ей бы понравился кто-нибудь, в конце концов, она сама маленькая… Я послал ему смайлик с девочкой и второй – с жутким анатомически подробным сердцем, другое было лень искать. Лёха пожал плечами.
Тётка, продающая собак, по-своему истолковала нашу пантомиму и стала тараторить, какие замечательные породистые щенки, вот такая порода, вот сякая… Лёха молча гипнотизировал клетки, и физиономия у него была совершенно несчастная. Он сидел на корточках и если бы сел в сугроб – не заметил бы. Я и посадил его в сугроб: чуть потянул за шиворот – и готово. Лёха моргнул – и правда ожил, чтобы спросить у продавщицы глупость:
–А они вышивать умеют? И на машинке…
Она даже не удивилась, наверное, замёрзла очень тут стоять, а может, её и правда нередко спрашивали что-нибудь в этом роде.
–Нет. Только радовать.
Это нам и было нужно. Лёха долго выбирал, каждого вертел в руках, расспрашивал что-то, пытался советоваться со мной, а я только боялся, чтобы он не передумал: видно было, что никто ему не нравился. Но ведь он и выбирал не для себя. В конце концов он остановился на страшненькой щётке для обуви, вертлявой и кусачей – но надо было что-то выбрать. Потом ещё долго торговался, потому что стоила щётка каких-то совсем не щенячьих денег.
