Миха через секунду был рядом со мной, костёр не потушил, плевать, тут нечему гореть, кроме наших скамеек, и пусть их, туда им и дорога…
–Ты чего, Ромашка?– голос его был нарочито бодрым, как будто не крестился как пропеллер пять минут назад.– Эти вроде ничего ребята, не болтливые. Говорил: «Сам испугаешься!»,– так нет, не послушал дядю Мишу, пошёл куда не надо…
–Заткнись!– Я понимал, что он это всё болтает, чтобы успокоиться, и всё равно… Телефон не хотел включаться. Заряжен же вроде, заряжен, давай…
–Кому ты собрался звонить, ночь на дворе.
–Мне, не я…– Наконец этот несчастный кирпич осветился весёлой заставкой.– Мне… Катька. Катька в опасности, бежим!
Вряд ли Миха тогда понял: ябыл слишком зол и встревожен, чтобы внятно объяснить. Но побежал со мной без вопросов к дому деда Артёма. А я понял всё, как только увидел Лёху. Как только он сел на скамейку, за которой стоял его вечно молодой дед. Я узнал третьего мальчика.
Глава XX
БЕРЁЗА
Дорога плясала в свете фонаря, больно била ступни – так, что в ушах отдавалось. Катька. В это трудно было поверить, но в тот момент я не верил, а знал, иначе отмахнулся бы, ведь это так легко. Катька. Миха бежал за мной, оглушительно топая, даже эхо разносилось от его шагов. Мне казалось тогда, что мы перебудим всю деревню, и хорошо, и правильно, пусть знают, пусть видят, мало ли кто ещё может нарваться, мало ли кто там у псины следующий… Но дома стояли такие же слепые и чёрные, никто не спешил к нам на помощь.
К деду Артёму мы ворвались не притормаживая, Миха ещё пытался придерживать двери, чтобы не хлопали, но в спящем доме звук всё равно получился оглушительный.
–Катька!– я влетел вКатькину комнату, хлопнул по выключателю – и тут же зажмурился: то ли от света, то ли от того, что увидел.
Скомканное одеяло, сбитый половичок у кровати, разбросанные тапочки, одежда на стуле. Катьки не было. Псины тоже. Из соседней комнаты раздавался размеренный храп деда Артёма. Я подумал, что его здоровый сон в последние дни – тоже заслуга псины. Дед Артём давно жаловался на бессонницу: днём мог вырубиться, едва присев, хоть за столом, хоть у телевизора, а ночью – нет. Бродил по дому молчаливой тенью, разгадывал кроссворды, перечитывал древние детективчики в мягкой обложке, у него их целая библиотека…
–Нету…– Миха заглянул в комнату из-за моего плеча.– И где искать?
Я оттолкнул его, протопал как конь по коридору, распахнул дверь в дедову комнату, уже зная, что зря, нечего Катьке там делать. Врубил свет… Дед Артём мирно храпел в своей кровати, уронив на одеяло раскрытую книжку. Нету. Нету Катьки, надо бежать, может быть уже поздно… Чувствуя, что теряю время, я всё-таки сунулся на кухню, мне хотелось убедиться, чтобы не сомневаться потом, когда побежим в лес – или что там псу в голову пришло? Я знал только, что ничего хорошего…
–Где?!– это сказалось на собачьем языке, легко, само собой, как в том сне.– Где?! Убью!
–Не мешай мне…– ответ был неуверенный и какой-то тихий, робкий. В голове мелькнуло изображение моей улицы, козырёк над дверью, лес за домом, далеко-далеко…
–Ромка!– Миха тряс меня за плечо.– Ромка, не спи, надо бежать. Куда, правда, не знаю…
–Знаю!– Я проскочил мимо него в коридор, вырвался первый на улицу. В лицо ударил ветер, холодный, колючий, злее и сильней, чем несколько минут назад.
–Не мешай мне…– это звучало уже не как угроза. В собачьем языке нет интонаций, но настроение ты слышишь. Я мог поклясться, что псина не угрожает, а… боится?
–Я те щас так помешаю!..– я вложил в это всю злость и отчаяние – и как будто почувствовал, как далеко, наверное, в паре сотен метров от меня, псина вздрогнула. Физически, как человек, дёрнула мышцами и, кажется, вильнула хвостом…
Я вырвался за калитку и рванул к своему дому. Миха как будто приотстал, но оглядываться было некогда.
–Не мешай. Нельзя. Нельзя мешать…– Он скулил! Наверное, всё-таки не вслух, так, внутренне, на этом странном собачьем языке из моего сна. Я не удивлялся тогда, вот ни капельки, слишком боялся за Катьку, слишком был зол на пса, и эти две эмоции вытеснили всё, что там ещё могло быть.
–Что ты с ней делаешь?! Прекрати!– Я бежал. Дома проплывали перед глазами ужасно медленно, как в страшном сне, где хочется лететь со скоростью пули, а ты ползёшь как черепаха, осознавая, что не успеешь, что вот-вот случится непоправимое…
–Ну?!
–Нельзя мешать…
Миха всё-таки был рядом, он бежал в шаге от меня и дышал как паровоз, просто я перестал его замечать, погрязший в своих ужасах и этом дурацком разговоре.
–Прекрати! Убью!
–Нельзя! Не надо! Плохая…
–Я те дам плохая!– С разгону я налетел на свою калитку, долбанулся рукой, огласив улицу тяжёлым металлическим звоном. Миха влетел мне в спину. Калитка была заперта изнутри, я запрыгнул на забор верхом, наклонился отщёлкнуть шпингалет, впуская Миху, свалился с забора во двор… Я ещё не видел тогда. Только травинки перед лицом, Михины ноги, цветочки на Катькиной клумбе. Вскочил на ноги…
–Где?!
–Не… Нельзя! Плохая, плохая, нельзя мешать!– Боль пронзила щиколотку, я взвыл, больше от неожиданности, запрокинул голову – и увидел.
На чёрной берёзе, на самой-самой верхушке, где-то под облаками, серыми, ночными, еле пропускающими лунный свет, белело. Я не мог разглядеть пони на пижаме и спящую, безмятежно спящую Катькину мордашку, но я их видел. Видел, как увидел несколько минут назад козырёк над своей дверью и лес, далеко впереди. Видел, как она вцепилась пальцами и коленками в тонкую верхушку толстенной гигантской берёзы. Видел, как верхушка чуть-чуть кренится за соседский забор. Там уже много месяцев торчат из земли бетонные блоки – фундамент будущего нового дома.
А боль не отпускала, с чего бы: кровавая гончая так и замерла на земле, вцепившись в мою щиколотку, зажмурившись, как человек в ожидании удара. Что ж…
Я поискал глазами что-нибудь подходящее. Пожухлая трава на земле, клумба – всё расплывалось пятнами, то ли от боли, то ли от ужаса. Я замахнулся, и собакин голос затараторил в моей голове:
–Нельзя, нельзя, плохая… Разбужу!
Я замер с поднятой рукой. Там наверху, на тонюсенькой макушке берёзы, в нескольких длинных метрах над бетонными блоками спала Катька. Она спала, я точно это знал, тем собакиным чутьём, которым разговаривал с псом. Я слышал про лунатиков, про их манеру залезать повыше, про то, что их нельзя будить, а то сорвутся. Я думал, это сказки, но в тот момент это было ясно как день: проснётся, расслабит руки, попробует потянуться… Или успеет испугаться, ослабит хватку…
–Ты!– кажется, я рявкнул это вслух. Вцепился собаке в ухо, выкрутил назад. Гончая взвизгнула, тоже вслух, но челюсти разжала. Боль отпустила, я разглядел собачью разинутую пасть, огромную и беспомощную в моих руках: ухо-то я всё ещё держал…
