–Всему свое время,– ответил волхв.– Иногда нужны крайности, а иногда и наоборот.
Люсиль и Савмак переглянулись, на лица опустилась тень непонимания, но они промолчали, уткнувшись в еду, тем более ратнику принесли вторую порцию лапок – целый тазик. Когда он начал есть, вся таверна с интересом наблюдала за процессом, кто-то делал ставки – сожрет или нет, кто-то посмеивался над неотесанным варваром, который не знает, какой вилкой есть лапы, а какой рыбу.
Савмак, довольный вниманием, лыбился и забрасывал мясо в бездонную глотку. Люсиль морщилась, но все равно смотрела с интересом. Олег свою порцию жевал медленно, с расстановкой и тщанием, потому как тяжелый живот мешает думать, а он все-таки человек мысли.
За поеданием лапок, шумом и гамом от Олега не ускользнуло, как в таверну вошли двое и приблизились к незнакомцам, что глазели на них из-под лестницы. Те что-то шепнули им, покивали, затем все пятеро разом поднялись и вышли из таверны, не обратив внимания на веселье.
–Смурные люди у вас тут захаживают,– заметил Олег долговязому бородачу, что за соседним столом залихватски подбадривает Савмака, чтоб тот ел и не сдавался.
Бородач покрутил головой, взгляд остановился на двери, которая только что затворилась за ушедшей пятеркой.
–Это да,– согласился бородач.– Времена-то неспокойные. Народ дергают, каждый хочет свою правду навязать.
Савмак проглотил большой комок мяса прямо с костями и спросил:
–А кто дергает-то? Кто навязывает?
Бородач вздохнул и развел руками в извиняющемся жесте.
–Так известно кто,– ответил он.– Наверху делят власть, а мы страдаем.
Из-за соседнего стола детина со шрамом на щеке бросил ему презрительно:
–Ой, да где б ты страдал. Каждый день в таверне харчуешься. Ишь, какой несчастный.
–А может, я тут успокоения ищу,– ответил бородач, оправдываясь.– Кухня тут что надо!
Шрамированный усмехнулся и сказал громко, чтобы все слышали:
–Да не кухня тебе приглянулась, а кухарка! Третью неделю за ней вьешься!
Таверна грянула смехом, загремели кружки, послышались шуточки, подбадривания, а так же советы о том, как лучше приманить кухарку, которая, как выяснилось, дама с характером и формами.
–Ладно-ладно,– стал оправдываться бородач.– Погляжу я на вас. Она настоящая женщина. На вас, заморышей, не поглядит.
–А на тебя, увалень, поглядит,– с хохотом выкрикнул кто-то.
–Вот увидите,– решительно заявил бородач и ударил себя кулаком в грудь,– пойдет за меня замуж. Сама пойдет!
Затем обернулся к Олегу и проговорил с напором:
–Вы их не слушайте. Они слухам против короля и его благочестивой жены верят. Ничего святого. А это все россказни.
Савмак расправился с тазиком лапок и вытер рукавом губы.
–И кто ж их распускает?– спросил он.
–Да известно кто,– ответил бородач, его голос стал приглушенным, а сам он подался вперед и опасливо покосился по сторонам.– Слухи разные ходят, но будьте уверены, про короля поклеп возводит целый орден.
Говорить он старался тихо, но его каким-то образом услышали все, в таверне мгновенно воцарилось молчание, тревожное и вязкое, как ночное болото.
Тот, что со шрамом, нарушил тишину первым, он сказал, наступательно наклонив корпус вперед:
–Ты б поменьше языком болтал. А то, гляди, укоротят его.
Бородач оглянулся на него, взгляд сделался злым и ярым.
–В моих словах нет вранья,– сказал он и сжал в кулаке вилку, которая в умелых руках становится опасным оружием.– Вы развесили уши и слушаете сплетни, пока орден распускает слухи. И не только о короле и королеве.
Брови шрамированного угрожающе сдвинулись, он переглянулся с тремя сотрапезниками, те кивнули ему. Они пока на месте, но Олег уже заметил, как подобрались и напряглись, готовые в любой момент к действию.
Люсиль рядом с ним моментально затихла, как мышка, учуявшая кота, и подвинулась ближе, от взгляда волхва не ускользнуло, как она быстро спрятала под балахон нож. Савмак перед Олегом сидит, на вид спокойный, даже не смотрит на спорящих, но вены на руках уже налились, голова чуть наклонилась, все его тело готово к немедленной атаке.
Шрамированный нервно обгрыз сухую кожу с губ и спросил бородача притворно дружелюбным тоном:
–И какие же ты еще знаешь слухи?
Бородач фыркнул.
–А ты-то, видимо, в курсе. Вон как глаза блестят. Но я знаю про восстание. Знаю, что его готовят мерзкие предатели!
–Это король предатель!– рявкнул шрамированный.– Он идет наперекор благополучию народа!
Бородач вскочил, его пальцы сжались в кулаки, глаза полыхнули яростью.
–Ты наслушался сплетен!– проревел он.– Это смута! Это все орден!
–Если ты не с нами, ты против нас!– выкрикнул шрамированный и тоже подпрыгнул со стула.– Монархии должен прийти конец!
–Предатель!
–Отступник!
Бородач взревел, как разъяренный бык, и метнул в шрамированного вилку. Та впилась точно в плечо противнику, он взвыл от боли и ринулся в атаку, расталкивая столы и стулья. Двое сцепились в яростной схватке, остальные повскакивали с мест и кинулись друг на друга, таверна загудела, наполнилась треском стульев, криками и хрустом ломающихся костей.
Люсиль рядом с Олегом молчит и тихонько прижимается к нему, хрупкое тельце дрожит, а глаза полны святой веры в сильного и надежного мужчину, пускай и пастора. Савмак одним залпом осушил кружку воды и проговорил:
–Вот и поели.
Олег кивнул.
–Уходим.
Они встали и направились к выходу, но едва преодолели половину пути, как кто-то пискляво им закричал вслед:
–Эй! Куда? Платите за еду!
Ратник и волхв оглянулись, возле стола, где они сидели, с кривым от злости лицом замер парнишка-разносчик. В руке поднос, в глазах такая ненависть, вот-вот яд изо рта закапает. Савмак дружелюбно раскинул руки и произнес, стараясь перекричать вопли дерущихся и грохот:
–Золота и монет у нас собой нет, но обещаю отработать честным и добрым трудом. Я крепкий, с любой работой справлюсь. Только дела закончим, и я сам приду.
Лицо разносчика исказилось такой яростью, что Люсиль рядом охнула и спряталась за Олега, а парнишка провизжал мерзко:
–Иди ты в пекло со своим честным трудом! Кому он нужен? Цена ему грош, а ты навозная блоха! Деньгами плати, бестолочь! У нас только деньгами! Деньгами!
Олег задумчиво кивнул и вытащил изо рта застрявшую меж зубов косточку.
–Печально, когда не ценят честный труд,– проговорил он глубокомысленно.– Обречен тот мир, в котором человека ценят по его деньгам, а не делам.
