* * *
— Но как же так? — слабо спрашивает Порток. — Я был в противогазе и химзе! Чёрт, да я даже близко не подходил!
— Просто не повезло, — отвечаю я мрачно. — Бывает.
— Прости. Знать бы, сам бы там застрелился. А теперь…
А теперь, чёрт его дери, поздно.
Порток лежит на кровати, бельё которой уже испятнали бурые пятна. А это значит, что он последние несколько дней был источником заражения для всех вокруг. Я в маске и перчатках, но уже заражён. Как и Катрин. Как и Нагма. Как и дети.
— Сколько воевал, а сдохну в кровати, — жалуется король Нарнии. — Сука, ну почему вот так?
— Нипочему. Нет никаких причин.
— Я ведь уже не попал в те счастливые десять процентов, да?
— Нет, — я не собираюсь его утешать, да ему и не надо. — Раз начал кровью блевать, всё, пошёл распад органов.
— Сколько мне осталось?
— Дня два. Или три.
— Говно.
— Факт. Но есть неплохой шанс впасть в кому и сдохнуть без мучений.
— Не хочу в кому. Дай пистолет. Он там, в столе.
— Уверен?
— Это лучше, чем истечь кровью из жопы.
— Как знаешь. Твоё право.
Я принёс ему пистолет, достал магазин, выщелкал из него все патроны, кроме одного, и сунул ему под подушку.
— Патроны к моему подходят, — пояснил я. — А тебе хватит.
— Теперь все из-за меня сдохнут?
— Скорее всего.
— Прости.
— Прощаю. Пистолет под подушкой, огонь по готовности. Да сам разберёшься. Сказал бы «до свидания», но не верю в загробную жизнь. Не промахнись.
— Уж как-нибудь. Иди уже, сюзерен хулев.
Я вышел и закрыл за собой дверь. Выстрел прозвучал почти сразу.
* * *
Я пытался. Я отделил тех, кто точно не контактировал с Портком больше недели — Нагму, детей. Катрин с ним пересекалась на совещаниях, она на изоляции. Увы, все они общались со мной, а я с ним. Лотерея. Точнее, русская рулетка.
Удалили из дворца слуг, вывезли их в карантинный лагерь. Всех — разобраться, кто прислуживал Портку, а кто нет, было нереально, да и между собой они все контачат. Наш небольшой особняк в центре Претории превратился в самый роскошный на свете карантинный барак.
Несколько самых преданных слуг остались, рискуя не выйти из него никогда, но и их я не подпускаю к комнатам жены и детей и не разрешаю готовить. Только продукты в закрытых корзинах. Единственный контакт между всеми — я. Но если я заражён, то они все тоже. На всякий случай меняю защитные халаты и маски несколько раз в день, слуги их кипятят и возвращают. Сомневаюсь, что этого достаточно, но больше ничего сделать не могу.
Первым заболел сын Нагмы, Корней. Поднялась температура, заболело горло, начал жаловаться «ручки-ножки болят». Никакой надежды на простуду у меня не было, а главное, стало понятно, что все мои жалкие предосторожности не сработали. Скорее всего, мы заражены все. И всё же изолировал их с Нагмой от Андрия и Поланы и перестал заходить к Катрин, передавая только еду. Нагма категорически отказалась оставить трёхлетнего сына. Они были вместе и заразились наверняка оба, просто у детей раньше проявляется.
Дочь сидит у его постели и рисует, рисует, рисует… Листы бумаги падают, как листья в осеннем лесу. Аллах давно уже не смотрит её глазами, но она не сдаётся. Нагма не сдаётся никогда, и последний рисунок совпадает с последним вздохом. Мальчик, по счастью, быстро впал в кому и почти не мучился.
На этом моя дочь ломается, как карандаш. Ложится на кровать в своей комнате и лежит не вставая. Я трижды в день прихожу проверить температуру, она отворачивается к стене чтобы меня не видеть. Нагма пока не больна, но инкубационный период вариабельный, и взрослые заболевают позже детей.
Следующей стала Полана, наша с Катрин дочь. Я ждал этого. Она постоянно играла с Корнеем. Они с племянником-погодком были не разлей вода. Я пытался удержать Катрин — но не смог, она провела с дочерью всё оставшееся той время. Девочка ужасно мучилась, никак не впадая в спасительное забытьё, и я убил её своей рукой, дав летальную дозу лауданума. К этому моменту Катрин уже была больна, а во мне что-то окончательно и бесповоротно сгорело. Скорее всего, я сам.
— Я не жалею, — сказала мне жена напоследок. — Я должна была умереть в пять лет, а ты подарил мне ещё тридцать. В моей жизни не было ничего лучше тебя. Я люблю тебя, мой паладин.
— Я люблю тебя, моя принцесса, — я снял маску и поцеловал её в окровавленный рот. Мне уже было всё равно.
— Почему мы ещё живы? — спросила меня Нагма, когда я вернулся, вынеся завёрнутое тело Катрин слугам для погребения.
Она впервые заговорила со мной после смерти сына.
— Может быть, мы чужие этому миру. А может быть, просто чуть более устойчивы к инфекциям из-за сделанных в детстве прививок. И заболеем позже.
— Скорее бы, пап.
— Прекрати. Не надо.
— Мне больше незачем жить. У тебя ещё есть Андрий, а у меня никого.
— У тебя есть я.
— Нет, пап. Я не смогу больше тебя видеть, если мы выживем. И ты не сможешь забыть смерть Катрин. Ты привёл меня сюда, а я тут всех убила. Мы соучастники геноцида, и не сможем простить этого друг другу. У меня больше нет тебя, а у тебя — меня. Теперь я действительно осталась совсем-совсем одна, и это даже страшнее, чем мне казалось в детстве. Я хочу заболеть и сдохнуть. И не давай мне опиум, это будет нечестно.
— Нагма, прекрати.
— Нет, я так хочу. Ты мне должен желание, помнишь?
На утро у неё уже была температура.
А днём меня позвали слуги. Не знаю, повезло ли им остаться здоровыми или они умирали, сменяясь другими, но в доме всё время кто-то был, и продукты появлялись на пороге нашего «карантинного крыла». Я не интересовался их судьбой. Я и своей-то не интересовался. Я сидел у постели Нагмы, не желая упустить ни минуты того времени, что нам осталось. Но они были настойчивы, крича в приоткрытую дверь, и я вышел.
— Граф… То есть Император-регент, простите.
Да, Катрин же умерла. Ей должен наследовать Андрий, но он ещё слишком мал, так что я Император-регент. Консорты не наследуют трон.
— Вас хочет видеть епископ, — кричит издалека предусмотрительный слуга.
«Какой епископ? Я же его убил?» — чуть не спросил я, но сообразил, что у них, наверное, был запасной.
