В коридоре меня ждёт мрачная Лирания.
— Можем поговорить?
— Поем сначала, ладно? Очень жрать хочется.
Мы спускаемся вниз, к автомату. Девушка молча ждёт, пока я съем порцию полюбившейся мне острой лапши. Сама отказывается. Сидит и смотрит так, что я чуть не подавился.
Поднялись в её комнату.
— Онь, оставь нас, — велит сестре.
— Ну, Ли-и-ира… — уныло начинает та.
— Сбегай, помоги Нагме, — прошу я. — Она у Дженадин. Только не шумите там, пусть спит.
— Да, Док! — убежала.
— Моя сестра слушается тебя лучше, чем меня, — отмечает недовольно девушка.
— Умненькая девчушка, — соглашаюсь я.
— Я поболтала с Шоней. Она мне наговорила всякого… Это правда?
— Откуда мне знать? Я без понятия, что она тебе сказала.
— Что ты якобы убил двух клановых на Средке за то, что они напали на Оньку.
— Они напали на обеих девчонок, — уточнил я.
— Так это правда?
— У меня не было выбора. Их похитили.
— Боже, какая я идиотка… — Лирания опустилась на кровать, сгорбилась и закрыла лицо руками. — Заходилась тут в пиздостраданиях, а у тебя тогда ещё пистолет не остыл. Представляю, какой тупой истеричкой выгляжу. Я тебя подставляю, исхожу на говно, бью шокером, пинаю ногами, обзываю, а ты спасаешь мою сестру и не говоришь ни слова, когда я заливаю тебя слезами и гружу истерикой. Зачем ты опять пришёл?
— Ты меня позвала, — напомнил я.
— Я позвала тебя сказать, что мы с Онькой уходим.
— Куда?
— Не знаю. Отсюда.
— Нагма расстроится, — покачал я головой. — А почему?
— Из-за тебя. Я не могу выносить твоего присутствия. Я…
— Заткнись, пожалуйста.
— Что?
— Заткнись. Прямо сейчас закрой рот, пока не ляпнула ничего такого, что нельзя будет отыграть назад. Тебе сейчас до боли стыдно, но это происходит в твоей голове. Не в моей. Не между нами. Хватит себя наказывать. От этого пострадают те, кому ты дорога. Твоя сестра. Я, в конце концов. Так что никуда ты не уходишь.
— Ты не можешь мне запретить!
— Ещё как могу.
Меня не шокирует её история, меня не пугает её истерика. Я подвизался криминальным врачом в борделе, я слышал истории страшнее и видел истерики хуже. Лирания из тех, кто подчиняется. Психолог рассказал бы, какие травмы детства к этому приводят, но я не он. Она исполняла всё, что хотел тот подонок, и ненавидела не его, а себя. Сорвалась, когда речь зашла о жизни сестры, и с тех пор наказывает себя за это. Она сделает всё, что я скажу. Может быть, потом спрыгнет с крыши, но сделает.
— Снимай штаны, — сказал я спокойно.
— Что? — вскочила она с кровати.
— Что слышала. Снимай, ну.
Она, глядя в пол, расстегнула ремень и спустила штаны.
— Хватит, повернись к свету, — я взял остолбеневшую девушку за бедро, развернул к окну, присел перед ней на кровать. — Да уж, исполосовала ты себя…
Достал из кармана альтерионский спрей, купленный специально для этого. Стоит он страшно сказать сколько. Щедро брызнул на одно бедро, потом на второе.
— Оу!
— Больно?
— Холодно. Уже прошло.
— Не надевай пока штаны, пусть впитается. Майку подними.
Подняла нижний край футболки, обнажив живот. Он весь в поперечных мелких порезах — заживших до белых ниточек, схватившихся бурой корочкой и совсем свежих, алеющих повреждённой кожей и отмокающих сукровицей. Она, я смотрю, времени не теряет.
Полил заживляющим спреем в три слоя. Если продавец не соврал, то через сутки даже шрамов не останется.
— Подожди, дай высохнуть. Майку потом наденешь эту, — протянул ей футболку с опоссумом.
Она послушно взяла.
— Шоня сказала, ты какую-то чудовищную сумму потратил на лекарства для Колбочки…
— Не для неё. Для всех. Это аптечка нашей корпы. Ты с нами?
Она вдохнула, отвернулась, стянула через голову майку и надела новую, с опоссумом.
— Учти, если порежешь себя снова, будешь должна за переведённый впустую регенератор. Не скажу, сколько он стоит, у тебя всё равно столько нет, так что будь любезна воздержаться.
— Зачем я тебе? — спросила она внезапно.
Формулировка расплывчатая, но я понимаю, что она имеет в виду. Отвечаю честно, хотя и не в порядке важности.
— Тебе нужна помощь. Я своих не бросаю. Ты мне нравишься.
— А я своя? — спросила она, не став обсуждать остальные пункты.
— На тебе правильная майка, — улыбнулся я. — Ну-ка… Не болит?
Я осторожно пропальпировал бедра.
— Нет, ни капельки. Разве что онемело чуть-чуть.
— Прекрасно, можешь надевать штаны.
— Я могу их и снять. Ведь ты этого ждёшь?
Тело реагирует, но я-взрослый качаю головой.
— Не жду. Не буду врать, что не хочу, но если это случится сейчас, то ты потом будешь презирать себя и ненавидеть меня. Так что надевай.
— Ну и проваливай! — зло сказала она, судорожно натягивая штаны и застёгивая ремень. — Видеть тебя не могу!
***
Проверил Дженадин. Она спит, температуры нет, дыхание хрипловатое, но уже гораздо лучше. Рядом уснули Нагма с Онькой. У кровати — стопка бумаги с набросками, Нагма не перестаёт пытаться.
Поднялся на крышу продышаться, проветриться, успокоиться. Я-подросток переживаю об упущенной возможности. Перед глазами узкие бёдра, худой исцарапанный живот и тонкие трусики между ними. Я-взрослый знаю, что это был бы неловкий стыдный секс с зажатой девчонкой, которая «позволяет делать это с собой», и он был бы первый и последний. Плохая идея.
На крыше с удивлением понял, что уже вечереет — день настолько спрессовался в кучу событий и переживаний, что я выпал из времени. Над головой разгораются огни Средки, снизу поднимается и наливается тусклым неоном туман. Он размывает детали, и город начинает выглядеть привлекательно. Дмитрий что-то в нём увидел однажды, может быть, в своё время увижу и я. Если это время у меня будет.
По улице, озираясь и внимательно вглядываясь, идёт давешний пацан. Периодически достаёт коммуникатор, освещая лицо экранчиком, что-то туда пишет. Не то чтобы я сомневался, что он развяжется, там дурак бы развязался, но хорошо, что я в этом убедился. Если бы его связанного сожрали пегли, вышло бы нехорошо. Почти так же нехорошо, как то, что он явно что-то ищет. Точнее, кого-то, и я знаю кого именно.
