Но я хреновый пророк. Может быть, завтра нас зарежут осмелевшие аборигены, вот вам и всё счастье.
Эта светлая перспектива сподвигла меня на то, чем давно надо было заняться, — подгонкой и приведением в порядок снаряжения. Резко постарев, я сбросил мышечную массу. Теперь броник на мне болтается, а разгрузка висит, как на вешалке. Кроме того, автомат до сих пор не чищен, а пострелять я успел прилично. В общем, фу быть таким распиздяем в моём-то сраном возрасте.
Собрал всё в кучу, вылез на стену. Вечереет, вокруг красота, воздух прозрачный, видно далеко. Недалеко, к сожалению, видно хуже, но автомат я и на ощупь разберу. Достал набор для чистки, надрал тряпочек из простыни. Хотел усесться, ножки наружу свесив, но нет — примчалась Нагма, всплеснула ручонками, сказала: «Ой, дедушка Док, ты же старенький!» — и мухой метнулась за стулом. Она бы и кресло припёрла, но тяжёлые тут кресла, ребенку не поднять. Зато где-то раздобыла раскладной столик и принесла его. Ловлю себя на глупой зависти, глядя на то, как ребёнок носится вниз-вверх по лестнице, по которой я ковыляю, щёлкая коленными суставами.
— Дедушка Док, а дедушка Док? — какой умильный тон, надо же.
— Чего тебе, колбаса?
— А можно я тут посижу, порисую?
— Можно. Вон, в дейпаке рисовальный набор. Только помни, что это вся бумага, которая у нас есть, и новой взять негде.
— Тут много!
— Это только так кажется.
— Тогда скажи, что нарисовать.
— Да что хочешь. Просто посмотри на мир внимательно, подумай, что ты от него хочешь. И он даст тебе референс.
— Что даст?
— Картинку в твоей голове, на которой всё будет правильно. Так, как хочет мир, так, как хочешь ты, и так, как обязательно должно быть.
— Тогда я нарисую тебя, дедушка Док! А то ты старый, скоро умрёшь, и я тебя забуду. А если будет рисунок — то не забуду!
— Нашла модель, — хмыкнул я, — но как хочешь. Учти, позировать не буду, рисуй, пока чищу автомат.
— Спасибо, я буду беречь твои мелки!
— Это пастель, запомни. А лучше сразу напиши: «п-а-с-т-е-ль». Нет, в конце мягкий знак. Вот так, умница.
Я разобрал, почистил и собрал автомат. Разобрал, почистил и собрал пистолет. Покрутил разгрузку, выложил из неё всё, подтянул ремешки, сложил обратно. Взял броник, зачем-то вынул-вставил пластины. В общем, туплю и прокрастинирую, потому что лень спускаться вниз. Нагма сидит на полу, поджав под себя ноги, сопит, шуршит пастельными мелками, щурится, смешно морщит нос, который уже перепачкала грязными пальцами. Нос с одной стороны слегка зелёный, с другой — слегка красный, на щеке немного синего. На лице розовый луч заходящего солнца, в нём прозрачно зеленеют большие яркие глаза.
Жаль, что у меня нет внуков. Я слишком любил жену, она была безнадёжно бесплодна, так вышло. Надо было нам удочерить вот такую смешную егозу, всё не зря бы жизнь прожили. Но я боялся предложить, боясь, что обижу, а она… Да чёрт её знает, на самом деле. Я её любил, но это не значит, что понимал. У неё внутри была тщательно огороженная мёртвая зона, куда ходу не было не только мне, но и ей самой. И какие там водились драконы — бог весть. Нет, мы неплохо жили вместе, грех жаловаться. Двадцать лет как один день. Но всегда делали вид, что не видим ограды, колючей проволоки, стальных ворот. Не слышим сопения драконов. Не подходим близко. Не трогаем, не говорим, не смотрим. Игнорируем. Было это правильно, не было — какая теперь разница? Её больше нет, да и мне, похоже, недолго осталось.
— Дедушка Док, а почему ты плачешь? — спросила внезапно Нагма. — Тебе грустно?
— Не обращай внимания, просто вспомнил кое-что.
— Не грусти, я почти закончила. Сейчас пойдём, чаю попьём. Там мёд есть! В сотах!
Старость легка на слезу. Недаром говорят: «Старый ― что малый». Снижен контроль рефлекторных реакций, разбалансирован гормональный фон. И вообще башка уже не та. Этак и до маразма недалеко. Надеюсь, меня раньше кто-нибудь пристрелит.
Я нацепил броник, надел разгрузку, шлем — не в руках же их тащить? — повесил на плечо автомат, вставил в кобуру пистолет. Распрямился с хрустом, держась руками за поясницу, прогнулся назад — и получил в грудь пулю. Успел увидеть дульную вспышку на склоне, услышать раскатистый звук выстрела, и, уже падая, — дымное облако, окончательно демаскировавшее позицию снайпера.
В грудь как ломом шарахнуло. Бац — и всё.
Глава 4. Жил грешно и умер смешно
— Дедушка Док, ты совсем умер?
— Ещё не решил, — признался я.
Голос хриплый и такой слабый, что сам себя еле слышу.
— Что? — переспросила Нагма.
— Со стены бегом!
— Но как же ты…
— Немедленно! Быстро! Ещё быстрее!
Нагма исчезла из моего поля зрения, сандалии затопали в сторону лестницы. Местные ружья перезаряжаются не быстро, должна успеть. А меня, пока я лежу, прикрывает парапет.
Тела не чувствую совсем — то ли шок, то ли… Нет, пусть будет травматический шок. Дедушка Док старенький, организм заблокировал боль, чтобы он кони не двинул. Скоро отпустит, и вот тут-то мы и похохочем.
Попытался подвигать рукой — и не понял, получилось или нет. Даже голову не могу повернуть. Экая вышла конфузия.
— Эй, Док, что с тобой? — послышался снизу голос Анахиты.
— Меня подстрелили.
— Что? Не слышу!
— Подстрелили меня! — сказал я как мог громко. — Закройте ворота и не поднимайтесь на стену, вдруг снайпер ещё на позиции.
— Как ты?
— Не могу понять, оглушило.
— Полежи, мы тебя сейчас вытащим!
— Не рискуйте! — ответил я, но, кажется, меня никто не услышал.
Лежу, смотрю в стремительно темнеющее вечернее небо. В голове ни одной мысли, только крутится бессмертное: «И жил грешно, и умер смешно».
— Ты живой ещё? — Анахита уже на стене.
— Когито эрго сум, — ответил я почему-то по латыни.
— Живой! — сказала она кому-то внизу. — Уже слишком темно, чтобы стрелять, давайте.
Мать Калидии подняла меня легко, руки у неё, как складской погрузчик. Подняла, спустилась по лестнице, неся вместе с экипировкой, и даже не запыхалась. На импланты для бывшей жены Креон не поскупился.
В кровати меня, путаясь в ремешках разгрузки, раздели Анахита с Алькой. Теперь мне уже больно, но я понимаю, что могло быть хуже. Мягкая пуля очень неудачно прошла между магазинами в нагрудных карманах разгрузки, но не пробила пластину.
