— Все равно не могу.
— Тогда терпи дальше. Вариантов, сама понимаешь, немного. Только постарайся не ёрзать.
Но она все равно ёрзала, конечно. Уснёшь тут, как же. Я бы налил в штаны без колебаний, но меня пока, слава богу, не подпирает.
Хватило её минут на десять.
— Михл, вы не могли бы, ну… Расстегнуть мне штаны?
— Сортира тут нет.
— Я отойду в угол, а вы отвернётесь. Лучше так, чем в мокрых штанах.
— Пожалуй, — согласился я. — Давай попробуем.
Она в брюках, довольно узких, ширинка на пуговицах. Расстёгивать её на ощупь, руками, скованными за спиной, — тот ещё тактильный квест. Но справился.
— Отвернитесь!
Я и не поворачивался, так что только плечами пожал, слушая сопение и возню за спиной.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт!
— Что такое?
— Не могу стянуть штаны! Руки за спиной! Не получается! Они узкие!
Сделал полшага назад, зацепил пальцами пояс брюк, присел, стягивая вниз, к коленям.
— Так лучше?
— Ещё трусы, пожалуйста.
Повторил фокус с трусами, с трудом нащупав узкую резинку и стараясь не нащупать ничего лишнего.
— Простите, мне очень неловко.
— Ничего, — сказал я, — те, кто за нами сейчас наблюдают, уже наверняка описались. От смеха.
— Вы думаете, на нас смотрят? — переполошилась она. — Я так не могу…
Вот кто меня за язык дёрнул?
— Слушай, ты уже стоишь в спущенных штанах, что тебе терять? — заметил я философски. — Иди уже, сливай балласт.
За спиной зажурчало. Природа всегда своё возьмёт.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну что за гадство, а?
— Что ещё?
— Я присела и не могу встать теперь! О боже, я сейчас плюхнусь в собственную лужу!
Я плюнул на приличия и повернулся — девушка, присев в углу, завалилась назад, к стене и теперь ёрзала, пытаясь встать без помощи скованных сзади рук. Получалось плохо, точнее никак. Пришлось подойти, развернуться, ухватить пальцами за блузку, придать наклон вперёд — только тогда смогла.
Надела штаны уже сама, я только ширинку застегнул.
— Мне ужасно неловко и невыносимо стыдно, простите. Я, правда, не могу в штаны.
— Обращайся.
— Надеюсь, больше никогда в жизни.
В помещении теперь пахнет понятно чем, но тут уж ничего не поделаешь. Хоть не по большому ей приспичило, вот это был бы действительно цирк.
Уселись обратно, стараясь не смотреть в осквернённый угол.
— Я вам тоже помогу, если придётся, — отважно заявила Алиана.
— Учту, — коротко ответил я.
— Вы думаете, за нами подсматривают?
— Почему «подсматривают»? Просто наблюдают. Фиксируют реакцию на обстановку, уровень нервозности, ищут слабые места в психике. Если нас собираются допрашивать, то это обычный приём. Ну, один из, — поправился я. — Есть разные методики допросов.
— Вы много об этом знаете, — заметила Алька.
— Жизненный опыт. Единственное преимущество возраста. Не завидуй — всё остальное недостатки.
— А сколько вам лет, Михл?
— А ты как думаешь?
— Тридцать?
— А если не кокетничать?
— Ну… Не знаю. Сорок? Сорок пять?
— Пятьдесят пять.
— Да ладно? — не поверила девушка. — Родлу пятьдесят один, и он по сравнению с вами старик. Противный и толстый, с проблемами… Ну, в общем, в постели. А вы со Змеямбой… — Я прям спиной почувствовал, что она краснеет. — Простите, было слышно. Ну, тогда, в мотеле.
— Здоровый образ жизни.
— Правда?
— Нет. Чёрта с два он здоровый. Просто однажды я был тяжело ранен, и Зме дала мне одно лекарство… Точнее, не лекарство. Помнишь, я говорил, что есть самодельный ихор?
— Да, — кивнула она. — «Вещество»?
— Именно. Я получил небольшую дозу, в большом разведении, но это спасло мне жизнь и задержало старение лет на десять. К сожалению, временный эффект. Однажды я получу своё сполна.
— А вы бы хотели… Ну, полную дозу? Чтобы снова молодой — и навсегда?
— Знаешь, наверное нет.
— Но почему!
Она аж подскочила, несмотря на то, что руки скованы.
— Мне не для кого и не для чего жить. Даже то немногое, что мне осталось. А уж «навсегда» — это вообще слишком долго.
— А я бы всё за это отдала! — горячо заявила девушка. — Вот вообще всё! Быть всегда молодой! Просто всегда быть!
— В твоём возрасте я бы думал так же, — кивнул я.
Когда тебе семнадцать, то кажется, что от жизни невозможно устать.
— Простите, что спрашиваю, вы же вдовец? Ваша жена умерла?
— Да, два года назад.
— Вы её любили?
Кто о чем, а девочки всегда про любовь.
— Очень.
— Вы не смогли её спасти?
— Я не всесилен. И я опоздал.
— Вот почему вы говорите, что вам не для кого жить… А почему не хотите начать новые отношения? Найти новую любовь?
Ох уж мне эта девичья романтика…
— Очень сложно сойтись с кем-то, если ты не молод.
— Почему?
— Пластичность утрачена. Отношения — это как притирание двух жерновов. Они трутся, летит пыль, и, если повезло, образуется плоскость прилегания. Там, где у одного камушек, у второго бороздка, и наоборот. Но если такие твёрдые конкреции попадают друг на друга, то всё, ничего не выйдет. Будут биться, искрить, делать друг другу больно — но не сольются в одно. Надо искать другую пару.
— Понимаю, — согласилась Алька.
— Так вот, дело в том, что жизнь, как таковая, обладает схожим эффектом. Ты трёшься об мир, и то, что может в тебе стесаться, — постепенно стёсывается. Миру, в целом, пофиг, а от тебя с возрастом остаются одни твёрдые фрагменты. Камни, которые мир не смог обтесать. И ты уже не можешь притереться к другому человеку. Истираться нечему. Будешь биться своими камнями в его камни, а толку чуть, только искры, злость и обида.
— А как же вы со Змеямбой? У вас же всё хорошо, так?
— Мы старые друзья, а теперь ещё и любовники, так. В этом смысле всё хорошо, потому что нам обоим именно это сейчас нужно. Но если бы мы попытались стать парой, то искры полетели бы такие, что мамадорогая. Мы как два старых оббитых куска кремня — одни сколы, острые углы и режущие кромки. Друг друга не изменим, а кого помягче сотрём в порошок. Возраст — это в том числе и одиночество. Поэтому вечная жизнь была бы вечным одиночеством.
