– Я думаю, Гордон воспримет как оскорбление, если я
снова займусь живописью или реставрацией – Еще до рождения Софи он совершенно
ясно дал мне понять, что это неподходящее занятие для замужней женщины.
– А что является подходящим занятием для замужней
женщины? – с раздражением спросил Билл, который чувствовал, что ненавидит
этого человека и все его принципы. Форрестье – властолюбивый сноб, абсолютно не
уважающий собственную жену. Его совершенно не волнуют мысли и чувства Изабель.
Она для него просто вещь, которую он приобрел, чтобы упрочить свое общественное
положение, а теперь она сыграла свою роль и больше не представляет для него
интереса. Билл считал это чрезвычайно несправедливым. Изабель, несомненно,
заслуживает большего.
– Гордон хочет, чтобы я занималась домом и заботилась о
детях, – не более того. И не напоминала о себе, пока не понадоблюсь, что
теперь случается не часто. Мне кажется, он бы не возражал, если бы я занялась
благотворительностью – конечно, в составе какого-нибудь выбранного им самим
комитета, с людьми, которых он посчитал бы для себя полезными. Гордон не делает
ничего, что не приносило бы ему пользы, все остальное он считает пустой тратой
времени.
– Что за унылая жизнь! – сухо заметил Билл.
– Тем не менее, он добился немалых успехов. Он,
вероятно, самый влиятельный банкир в Европе и уж точно во Франции, да и в
Штатах у него весьма солидная репутация. На Уолл-стрит все его знают.
– Ну а дальше-то что? Нельзя же жить одной карьерой.
Что ты тогда будешь за человек? В последние годы я часто себя об этом
спрашивал. Я раньше тоже считал, что важны только деловые связи. Но что они
дают, если у тебя нет семейной жизни, если жену не заботит, жив ты или мертв,
если твои дети не могут вспомнить, когда в последний раз с тобой ужинали? Я не
хочу остаться в памяти людей только деловым человеком.
Изабель очень ценила то, что у Билла есть свои четко
определенные нравственные ценности. Но она понимала, что так было не всегда, и
за полученные уроки он заплатил высокую цену. Его брак превратился в фикцию,
дочек он любил, но их ничто с ним не связывало. Это неудивительно – когда они
еще были маленькими и очень в нем нуждались, он слишком много времени тратил на
то, чтобы возводить кого-то на президентский престол. Правда, в последние годы
Билл старался чаще бывать с дочерьми, и это дало свои результаты. Девочки
радовались его обществу и очень гордились отцом. Однако усиливающееся
отчуждение от Синди наложило свой отпечаток и на их отношения. Они редко бывали
все вместе, встречи с дочерьми обычно проходили один на один. В этом плане
Изабель была счастливее его, она много времени проводила со своими детьми. А
вот Гордону дети оставались чужими, даже Софи, которой он оказывал некоторое
предпочтение.
– Не думаю, что Гордон когда-либо станет мыслить как
вы, – проговорила Изабель. – Подобные вещи не имеют для него
значения. Он счастлив тем, что играет важную роль в мире финансов, остальное
для него не важно.
– Когда-нибудь он об этом пожалеет, – грустно
сказал Билл, – и, может быть, я тоже. К правильным выводам я пришел
чересчур поздно. Я потерял слишком много времени, Изабель.
– Думаю, они поймут вас, – попыталась утешить его
Изабель. – Девочки только-только выросли, вы еще успеете стать с ними
друзьями.
– Надеюсь, что так. Но пока они живут своей собственной
жизнью, и мать постоянно дает им понять, какой я эгоистичный подонок. Возможно,
она и права, – с грустью усмехнулся он. – В отличие от Синди вы
пробудили во мне самое лучшее. Не уверен, что я бы ей понравился таким, какой я
сейчас. Думаю, такая близость, как у нас с вами, ее скорее испугала бы. Она
никогда не раскрывала передо мной душу, да и моя душа ей ни к чему, достаточно
того, чтобы я был рядом и ходил с ней на вечеринки. Но такая жизнь не для меня.
Я славно проводил время, но мне совершенно не с кем было поговорить. С Синди мы
ухитрялись чувствовать себя одинокими, даже находясь в одной комнате. Тут уж
ничего не изменишь.
– А может, вы просто не давали ей шанса сблизиться с
вами?
– Вряд ли ей это требовалось, – отрезал Билл, и в
глазах его появилось жесткое выражение. – Между нами все кончено, и, по
правде говоря, я думаю, что оно и к лучшему. Никакого разочарования, никакой
боли. Пока я время от времени появляюсь, оплачиваю счета и не забываю посещать
обязательные мероприятия, ей больше ничего от меня не надо. Мы живем в разных
мирах, и обоим от этого только спокойнее.
– Ну, разве не удивительно то, что мы с собой
сделали? – вздохнула Изабель, когда они снова сели в лимузин и Билл дал
водителю адрес ресторана, куда они собирались на ленч. Изабель слышала о нем –
это был любимый ресторан принцессы Ди, – но не знала, где он
находится. – Вы позволили себе отдалиться от Синди и девочек, я позволила
Гордону отгородиться от себя. Почему остальные решают за нас, а мы даже не
пытаемся возражать? – Эта мысль снизошла на нее как озарение. Все стало
вдруг предельно ясным.
– Потому что они всегда были такими, и в глубине души
мы знали, что дело этим кончится. В колледже Синди привлекала всеобщее внимание
– энергичная, умная, веселая, но ей всегда недоставало теплоты. По-моему, она
самая эгоистичная и расчетливая женщина на всей планете. А Гордон – жестокий,
холодный и властолюбивый. Такими уж они уродились. Вопрос только в том, почему
мы считали, что большего и не заслужили.
– Мои родители очень напоминали Гордона и Синди, –
тихо призналась Изабель, глядя на него своими громадными зелеными
глазами. – Я их любила, но они вели себя всегда очень сухо и сдержанно.
– И мои тоже. Они ненавидели детей и твердо решили
обойтись без них, и тут, когда им было уже за сорок, пришлось смириться с моим
появлением на свет. Так что они всегда давали мне понять, что оказали мне
колоссальную услугу уже тем, что предоставили возможность родиться. Я пошел
учиться в колледж, радуясь, что, наконец, вырвусь из этого ада. А когда они
погибли в авиационной катастрофе – мне тогда исполнилось двадцать пять
лет, – я даже не заплакал. Объявили, что их самолет разбился, а я и не
знал, как прореагировать. Я так толком и не понял, что они собой представляют,
кроме того, что они очень умные и дали мне возможность прожить в их доме до
восемнадцати лет, а затем с облегчением выпроводили. Интересно, что бы они
сделали, если бы я их обнял, поцеловал или сказал, что я их люблю? Не помню,
чтобы мать меня когда-нибудь в детстве обнимала или целовала. Она всегда
обращалась ко мне с другого конца комнаты, а отец со мной и вовсе не общался.
Синди точно такая же. Когда она со мной разговаривает, то подходит не ближе чем
на три метра, а если может, то держится еще дальше.
– Просто удивительно, что вы не сошли с ума, –
посочувствовала Изабель. Она с трудом представляла себе его детство, хотя оно
не сильно отличалось от ее собственного. Ее, правда, и обнимали, и целовали, но
все это была только видимость, а вот любви ощущалась совсем капелька. –
Моя мать была до мозга костей англичанкой. Думаю, она хотела меня любить и
даже, вероятно, по-своему любила, но не знала как. Очень правильная и очень холодная,
она еще в раннем детстве осталась без матери, один на один с отнюдь не
любвеобильным отцом. В девять лет он отправил ее в школу-интернат, где она и
оставалась до тех пор, пока не вышла замуж за моего отца. Она познакомилась с
ним, когда ее представляли при дворе. Подозреваю, что мой дед устроил этот
брак, чтобы выпроводить ее из дома. Когда она ушла, он с. нова женился – на
женщине, которая много лет была его любовницей, еще до того, как он овдовел. По
линии матери в моей семье полно разного рода «скелетов в шкафу», о многих людях
нам не разрешалось упоминать. Все, что от нас требовалось, – быть прилично
одетыми, вежливыми и делать вид, что все прекрасно. Я не имела ни малейшего
представления о том, что чувствует моя мать, а отец был так занят политикой,
что, наверное, забывал о нашем существовании. Мама умерла, когда я была еще
подростком, а отцу так и не хватило времени со мной поговорить, хотя, полагаю,
он очень достойный человек. Их брак немного походил на мой собственный,
поэтому, наверное, я с такой покорностью и приняла охлаждение Гордона. Другой
модели семьи я просто не знаю.
