—Семен Андреевич, не нужно унижаться. Вы собираетесь со мной подраться? Вы же не хуже меня знаете, что такое программа «Механик». Вы отлично сохранились для своих лет. Вы в хорошей форме. Но… раненый, пьяный старик-ученый против Механика — это смешно.
—Я отдаю себе в этом отчет,— ровным голосом ответил Даурский, продолжая разминать шею. Теперь он делал это пальцами, подняв руки.— Как и отдаю себе отчет в том, что против сыворотки правды не может устоять никто. Это физиология. А мы многое знаем о физиологии мозга, правда?
Даурский заговорщически подмигнул Ольге. Ей не понравился его тон, и она нахмурилась.
—На самом деле, мне нужно всего лишь время. Ты рано или поздно найдешь, что ищешь. Но он найдет раньше. Я бы мог попросить тебя дать клятву, что ты повременишь две недели. И тогда бы я помог тебе. Но ведь ты Механик. Злой ребенок. Клятва Механика не стоит ничего. Вы умеете только идти к цели. Поэтому, прости, но ты не получишь информации.
Даурский переместил левую руку на свой затылок, а правую на подбородок. И устало вздохнул.
Лицо Ольги исказилось, она бросилась вперед. Но не успела. Даурский сделал короткое движение руками, раздался хруст шейных позвонков, и Семен Андреевич повалился на пол.
—Сволочь!— в ярости вскрикнула Ольга.
Она сделала движение, будто собиралась ударить мертвое тело ногой. Но сдержалась.
—Вот гад!— В ее голосе бешенство медленно уступало место восхищению.
Может быть, в рукопашной схватке Даурский сейчас и проиграл бы Механику. Но владение собственным телом у него было доведено до совершенства. Сломать руками шею самому себе — это высший пилотаж. Ведь позвоночник берегут очень сильные мышцы. И они готовы к такому рывку — мозг знает об угрозе. Расслабить мышцы и отключить инстинкт самосохранения — на это способны единицы людей во всем мире.
—Чертов старик,— покачала головой Ольга.— Придется снова искать твоего выкормыша. А я думала, что он мне больше не нужен.
41
Профессор Романов, или Михал Михалыч, как представил его Даурский, обитал в крайнем к лесу домишке в глухой деревушке в ста километрах от Москвы. Добрался сюда Макаров уже к ночи. Его всю дорогу не покидало какое-то безотчетно тоскливое настроение. А уже на околице он и вовсе остановил машину и минут десять сидел, тупо таращась в темное лобовое стекло. Откуда взялась эта тревога? Он не знал. Даурский — крепкий, хотя и пожилой, мужик. Такая рана его не убьет. Но на душе все равно скребли кошки. Макаров встряхнул головой, отгоняя морок, и двинулся к нужному дому.
Старик встретил его не просто неприветливо. Он направил на незваного гостя двустволку и послал по известному всей России адресу. И только имя Семена Андреевича открыло Макарову ворота.
Романов оказался высоким костлявым дедом с гладко выбритой головой. Выцветшие от времени голубые глаза смотрели настороженно, но в них скрывался цепкий ум. Никакого дребезжания в голосе, трясущихся пальцев и вялости в мыслях. Да, он был стар, но дать ему его девяносто два года не получалось. Максимум, лет семьдесят пять.
Проворчав что-то про бестолковых юнцов, не уважающих старость и понаехавших из Москвы дачников, только портящих собой все, к чему прикасаются, дед провел гостя в избу. Там молча, не спрашивая пожеланий Макарова, хлопнул на стол чугунок с вареной картошкой, соль, зеленый лук, плошку с малосольными огурцами, блюдо с мелко покрошенной холодной говядиной, краюху черного хлеба и бутылку водки.
Виктор начал было отказываться, но старик так на него глянул, что пришлось заткнуться.
—Без водки говорить не буду,— отрезал Романов.— Я ж пьяница, но у меня принцип — я в одиночку не пью. А гостей у меня не бывает. Кому я тут нужен, старый хрен. Бабка моя померла уже лет пятнадцать как. А характер у меня гадский, ядовитый. Так что деревенские ко мне тоже не ходоки. А пришел бы кто — так я б его ружьем. На кой пес мне эти ханыги? Так и пью — раз в год.
Макаров подивился романовской логике, но возражать не стал.
Выпив стограммовый стакан, дед зачерпнул щепоть говядины и высыпал в рот.
—Зубьёв ужо не осталось,— пожаловался он.— Деснами перетираю. Спрашивай, чего хотел. Раз Сёма прислал, хитрить не буду. Только мне и хитрить-то нечего. Я уж лет двадцать как не у дел. Так что новостей от меня не дождешься. У меня даже телевизора вашего поганого нет.
Виктор не стал уличать деда в неискренности, хотя в сенях под потолком еще при входе заметил синенький огонек вай-фай роутера. Так что телевизора у отшельника, может, и не было, но связь с Большой землей он посредством интернета поддерживал.
—Мне нужно знать про интернат и проект ЗД, который еще называли «Злые дети».
Романов надолго задумался. Выпил еще стакан, не предложив Макарову. Закурил «Приму».
—Что ты знаешь о педологии?— наконец поинтересовался он.
—Ничего,— признался Виктор.— Сегодня я впервые услышал это слово. И, честно говоря, думал, что Семен Андреевич просто оговорился.
—Старый никогда не оговаривается.— Романов снова надолго замолчал.— Смешные вы люди, молодые,— покачал он головой.— Я этим почитай семьдесят лет занимаюсь, книги толстые читаю без картинок, а вам возьми и расскажи все за пять минут. Ладно, слушай. Опишу на пальцах. Чем занимается педагогика?
—Обучением детей.
—Не только обучением. Еще воспитанием. Но, в любом случае, это наука о процессе и методах достижения требуемого результата. Но педагогика фактически не изучает предмет приложения сил. Самого ребенка. То есть, конечно, делает вид, что изучает. Но в этом изучении нет ни намека на действительную глубину.
Удивительно, но даже голос профессора Романова изменился. В нем исчезли сварливые нотки старого брюзги. Разве что проскальзывала легкая покровительственность интонаций, будто перед ним сидел студент-двоечник. Впрочем, так ведь оно и было по сути. Ему требовалось описать сложнейшие вещи примитивным языком, как для подростка, чтобы он понял хоть что-то. При этом исчезла и нарочитая манера речи деревенского старика. Он говорил четко, лаконично.
—Педология же — это совсем другое. Название этой науки говорит само за себя. Педо-логос. Наука о детях. Педология изучает, так сказать, устройство предмета. А поскольку человек — предмет сложный, а дети еще и незаконченный, то для его изучения требуется приложение самых разных наук. Ребенок, он же не монолитный. Он — система. И его нельзя изучать по частям. Только в комплексе. Вот на пересечении наук применительно к детям педология и находится.
—Каких наук?
—На заре появления новой науки первых педологов готовили по многим дисциплинам. Они получали знания по, естественно, педагогике, психологии, физиологии, антропологии, детской психиатрии, невропатологии, социологии.
—И все это они должны были знать в совершенстве?— недоверчиво спросил Макаров. Он окончательно пришел в себя, вернул свое «Я» к штурвалу. «Витя» голоса не подавал. Видимо, происходящее его не тревожило. А вот «Виктор» явно затаился, и Макаров с некоторым страхом ожидал, когда он решит вернуться. Противостоять ему становилось все труднее.
