Когда аккумулятор самоката окончательно сел, я обошел близлежащий лес пешком. Но от Вика не осталось и следа. Ни волчьего, ни человеческого.
Начинало темнеть, когда я вернулся в усадьбу. Кое-как закатил самокат под навес и поставил на зарядку. И без сил уселся на скамейку между розовыми кустами и садовыми гномиками.
Ворон опустился рядом. Нахохлился и прикрыл глаза.
—Что с тобой, Карл?— спросил я.— Тебе тоже плохо?
Ворон слабо повертел головой, словно хотел сказать «не дождетесь». Это была его любимая шутка. Но сейчас даже у него не было сил шутить.
Я тоже опустил голову.
Я попробовал позвонить деду, но тот не брал звонок. Вероятно, у него тоже возникли проблемы. Мне стало еще грустнее.
Был еще один человек, которому я мог позвонить. И даже хотел. И даже очень хотел. Но боялся.
Если бы позвонила она, я был бы рад. Но мой телефон уныло молчал. Вот и сейчас мне показалось, что он пискнул у меня в кармане — но это мне просто показалось.
Или нет?
Ворон открыл черные глаза и сипло каркнул. Как я уже говорил, его слух был лучше моего.
Звук повторился, но телефон тут был ни при чем. Кто-то будто застонал или заскулил — тихонько и слабо. Не по-волчьи, нет. Как-то совсем по-детски.
Это было рядом.
Мы с Карлом повернули головы в одном направлении. Там стоял старый вагончик. Польский жилой вагончик, который когда-то таскала за собой наша «Нива». В котором в раннем детстве оставляли меня, чтобы я мог спать на свежем воздухе. И еще закрывали мою полку плотной москитной сеткой.
Я встал и на негнущихся ногах подошел к вагончику.
Взялся за алюминиевую ручку. Дверь была не заперта. Я потянул дверь на себя, она была чем-то похожа на дверь холодильника, только петли проржавели. Поднялся на порог и вошел внутрь.
Там было темно. В занавешенное окошко проникал свет закатного солнца. И от этого белая шкура моего друга Вика казалась розовой. Он лежал на полу, распластавшись, как лежит собака, сбитая автомобилем.
Наверное, он успел зайти внутрь и зубами прикрыть за собой дверь, чтобы спрятаться, но внутри силы изменили ему, и он упал. И еще, наверно, ударился головой.
Его задняя лапа конвульсивно дернулась.
—Что с ним?— спросил я у Карла.
—Агония,— выговорил ворон совершенно по-человечески.— Смер-рть.
Я вспомнил слова Феликса. Волк-изгнанник теряет способность превращаться. Потом он обессиливает и умирает.
—Нет,— сказал я.— Этого не будет.
Я дотронулся до его шеи. Страшная рана больше не кровоточила. Пульса я не нашел. Несколько секунд я думал о том, чтобы позвонить в службу спасения (и что им сказать?)— но понял, что они просто не успеют приехать.
Оставался только один способ, о котором говорил сам же Вик. За окошком прицепа уже темнело, и можно было попытаться.
—Wexen, Hexen…— начал я, и все произошло даже быстрее, чем я мог представить. Будто кто-то уже давно ждал, когда же я наконец решусь.
Мир изменился, привычные звуки исчезли, и только встревоженное карканье ворона осталось прежним. Карл взлетел на столик, укрепленный перед окошком прицепа, и отошел подальше, стуча когтями. Кажется, он боялся, что я наступлю на него: внутри крохотного домика на колесах совершенное волчье тело оказалось неудобным и неуклюжим. И как только люди здесь помещаются, успел подумать я, но тут увидел, что лежащий передо мной Вик открыл глаза. Они были все теми же — глубокими и холодными. Но в них уже плескалась предсмертная тоска. Почему я помнил это? Где я это видел? Я не знал.
—Сергей,— сказал он еле слышно.— Я умираю.
У него не хватило сил даже на знак вопроса.
—Держись,— попросил я.— Ты же сам говорил, что волки умеют лечить. Я тебя вылечу.
—Мы еще встретимся там,— прошептал он.— Альвхейм. Не забудь.
—Помолчи,— попросил я.— Тебе нельзя тратить силы.
Он не ответил. Кажется, он снова потерял сознание.
Я опустился на лапы рядом с ним. Высунул язык. Прошелся этим языком по его разорванному горлу. Раз, другой и третий.
Это было самым удивительным, что мне довелось испытывать до сих пор. Вкус чужой крови. Нет, не так. Вкус крови оборотня. Я попробовал ее в первый раз.
Этот вкус не был похож ни на что. Представьте, что вы прописываете для вашего компьютера бесчисленное множество команд, и длинные и короткие цепочки кода мелькают на экране перед вашими глазами. Примерно так было и сейчас. Мой мозг обрабатывал немыслимое количество информации об устройстве, к которому я подключился, и я уже знал, что мне нужно восстановить поврежденные элементы в его системном реестре (не спрашивайте меня, что это значит, я не отвечу, да и тогда не ответил бы). Правильнее сказать вот что: я не вполне знал, что надо сделать. Зато я знал, как.
Я просто думал про моего друга. Я представлял его таким, как раньше. Живым и здоровым.
Это и было лечением. И оно казалось эффективным. По крайней мере, Вик шевельнулся и подтянул лапы. Я уже приготовился схватить его зубами за шкирку и хорошенько встряхнуть, как вдруг в следующее мгновение что-то изменилось.
Ворон Карл подпрыгнул от неожиданности на своем насесте.
Передо мной лежал человек… ну как человек — все тот же мальчишка, которого я знал, светловолосый, встрепанный и в перепачканной кровью одежде. Его внезапно выбросило в человеческий облик, но он остался в волчьем времени. Я знал, что такое бывает, и такое бывало со мной самим, но сейчас-то я был волком.
Еще никогда я не смотрел на это превращение волчьими глазами. Я даже испугался немного. Я еще больше испугался, когда подумал, что Вик сейчас откроет глаза — и что же он увидит? Волчью морду возле самой шеи? Будь я человеком, это было бы не лучшим воспоминанием в моей жизни.
Но он по-прежнему лежал и не двигался. Дыхание было неровным.
Я помедлил. Ткнул носом в его шею — та еще кровоточила, и вдобавок рана под ключицей, там, где ворот рубашки был разорван, тоже казалась опасной.
Подумав, я взялся зубами за воротник и разорвал рубашку еще дальше. Потом стянул ее совсем. Теперь я видел все его раны. Даже старые, что давно зажили. Я удивился: длинный кривой шрам тянулся у Вика поперек груди, будто кто-то хотел вырезать у него сердце — но не сумел. Раньше я его не видел. Но я не стал размышлять об этом.
Я высунул язык.
Человеческая кровь имела тот же вкус, что и волчья. Было бы странно, если бы оказалось иначе. Но информация, которую я получал теперь, изменилась. Это можно было назвать открытием, но я не был уверен, что получу за это Нобелевскую премию.
Итак, я мог считывать данные про Вика-человека, и эти данные мне не нравились. Я мог видеть (как бы это объяснить понятнее?) работоспособность всех его систем. И выходило, что их ресурс на исходе.
