–Понятно,– вздыхает она.– Проходите. Вести такой разговор в фойе недостойно.
Мы идем за ней в гостиную. Эрос как сердитая туча следует за мной. За те несколько минут, что мы пробыли здесь, его настрой изменился. Он миновал стадию холодности и окунулся в ледяную ярость. И вся она направлена на мою мать.
С этой мыслью я беру его за руку и тяну сесть со мной на диван. Не думаю, что он причинит ей вред, хотя вполне на это способен. Порой ненавижу Деметру, но она – моя мама, и я не хочу, чтобы она пострадала.
Подозреваю, что такие же противоречивые чувства Эрос испытывает к Афродите.
Мама садится в кресло напротив нас и поправляет подол платья.
–Рассказывай, в какие неприятности ты вляпалась.
–Можно поспорить, что это вышло с вашей подачи.– Голос Эроса звучит твердо.
Я кладу руку ему на бедро и рассказываю матери все. Конечно, ничего не упоминаю про секс, потому что ее это не касается, но последовательно описываю все события, которые произошли за последние несколько дней и привели нас к этому моменту. Когда заканчиваю, мама выглядит немного бледной и в полнейшей ярости.
Кажется, ей с трудом удается ослабить мертвую хватку, которой она сжимала подлокотники.
–Я убью ее.
–Не убьешь,– встреваю я, пока Эрос не успел это сделать.– Мы не желаем ей смерти.
–А ты.– Она устремляет на него взгляд карих глаз.– Ты думал, мои угрозы необоснованны? Ты угрожал моей дочери. Ты…
–Мама.– В моем голосе слышатся стальные ноты.– Хватит. Эрос не причинил мне вреда.
–Не соглашусь. Он причинил тебе вред этим браком.
Оставляю ее слова без внимания, потому что в этом споре мне не выиграть.
–Так или иначе, дело сделано. Если ты попытаешься устранить Афродиту, я сообщу прессе ту информацию о тебе, какой владею. Обо всех темных делишках и сомнительных ходах. О том, что ты устроила в попытке вернуть Персефону в Верхний город. О том, как заметала следы после смерти Зевса. Обо всем.
Наконец она перестает сверлить Эроса сердитым взглядом и обращается ко мне.
–Ты угрожаешь мне, чтобы защитить женщину, которая хочет твоей смерти?
–Да, если тебе нравится так думать.
–Почему?
Потому что люблю Эроса и не хочу, чтобы ему причинили вред, даже если сама при этом рискую. Убийство Афродиты причинит боль моему мужу. Ему не нужно говорить об этом, я и так все понимаю.
Но я не произношу этого вслух. Даже если бы они поверили мне, оба сочли бы меня дурой, каждый по своим причинам. Мать никогда не позволяет, чтобы нечто столь заурядное, как эмоции, вставало на пути ее планов и амбиций. А Эрос? Он предложил мне лишь безопасность и секс. Ничего больше.
–Потому что я сама решаю, как отомстить.– Уж это она должна понять.
Наконец она кивает.
–Мне это не нравится, но я буду считаться с твоими пожеланиями.– Она указывает на Эроса.– С одной оговоркой: если моя дочь пострадает, я спалю твое наследие дотла.
–Принято к сведению.
–Я хочу, чтобы ты устроила мне встречу с Посейдоном.– Я бы и сама это сделала, но могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз за минувший год видела его на мероприятиях, хотя и прежде он редко появлялся на вечеринках Зевса. Сомневаюсь, что смогу с ним увидеться, если заявлюсь на верфь без приглашения.
Не говоря уже о том, что он открыто ненавидит Эроса.
Она хмурит брови.
–С Посейдоном? Было бы больше смысла от встречи с Аидом или Зевсом. Посейдон не любит борьбу за власть.
Я знаю. На это и рассчитываю. Как правило, он держится в стороне от интриг, которые плетут остальные Тринадцать, но он – носитель наследного титула, а значит, обладает властью. У моей матери есть к нему доступ, потому что она занимается снабжением в Олимпе. В основном продовольствие поступает с территорий, окружающих город, но некоторые товары невозможно здесь произвести. Посейдон отвечает за импорт и экспорт и один из немногих может покидать Олимп и возвращаться в него, когда пожелает. В результате у них с моей матерью сложились неплохие рабочие отношения.
Нам нужно, чтобы Посейдон и Аид были на нашей стороне, а потом вернемся к Зевсу.
–Мама, прошу.
В конце концов она кивает.
–Я прослежу, чтобы все было сделано, но не могу обещать, что получится быстро. Он любит избегать моих звонков, когда есть такая возможность.
–Не сомневаюсь, что тебе по силам его прижать.
–Конечно.– Она встает.– А теперь мне нужно закончить подготовку к мероприятию. Ты знаешь, где выход.– Мать молчит.– Спасибо, что рассказала мне, Психея.
–Можешь отблагодарить меня, отказавшись от переговоров с Зевсом.
Она отвечает мне натянутой улыбкой и уходит по коридору, ведущему в спальню. Не могу сказать, что вздыхаю с облегчением, но напряжение немного ослабевает. Я поворачиваюсь к Эросу.
–Я…
–Поговорим в машине.– Он кивком головы указывает мне за плечо, и, обернувшись, вижу Каллисто.
Я напрягаюсь, ожидая, что она начнет угрожать Эросу, как, похоже, поступают все близкие мне люди. Но ее напряженный взгляд адресован мне.
–Это правда? Мать все еще мечтает о титуле Геры для одной из нас?
Я с трудом сглатываю.
–Да, но…
–Не говори, что она отступит. Мы обе знаем, что это не так. Если случившееся с Персефоной не разубедило ее, значит, и тебе не добиться этого ни словами, ни действиями.– Она указывает на Эроса, щелкнув пальцами.– Он монстр, но он не Аид.
–Спасибо,– бормочет он.
–Каллисто, мы что-нибудь придумаем.
Сестра улыбается, но взгляд ее остается ледяным. Она подходит ко мне и хватает за плечи.
–Вы с Персефоной и так долго о нас заботились. Я разберусь.
Меня пронзает неподдельный страх.
–Ты не можешь его убить.
–Я знаю.– Она сжимает мои плечи и опускает руки.
–Но…
–Побеспокойся о себе, Психея. Если Афродита хоть пальцем тебя тронет, случившееся с прежним Зевсом покажется легкой смертью по сравнению с тем, что я с ней сделаю.– Она отворачивается и уходит.
Черт. Черт. Черт.
–Плохи дела.
–Психея.– Эрос ждет, когда посмотрю на него.– Ты не можешь сражаться во всех битвах. Мы должны расставить приоритеты, и сейчас нужно беспокоиться о более насущных проблемах, чем о планах твоей матери. Займешься этим, когда мы разберемся с Афродитой.
Он прав. Я это знаю. Но не так просто избавиться от многолетней тревоги и ответственности. Мы с Персефоной всегда старались обуздать ярость Каллисто и защитить Эвридику от всего зла, что есть в Олимпе. И мысль, чтобы перестать это делать, вызывает совсем иной страх, чем противостояние с Афродитой.
