Он взглянул мне в лицо, чуть поколебался, явно стараясь определиться с запрашиваемой суммой, сказал замедленно:
–Мне нужно по моим прикидкам заработать десять миллионов долларов. Как их наберу, неважно. По словам Юдковского, первая коммерческая партия наноботов широкого профиля поступит в продажу скоро, но ценой примерно в два-три десятка миллиардов долларов. Конечно, воспользоваться могут разве что Илон Маск или Рокфеллер…
Я пробормотал:
–Это верно.
Он добавил с уверенностью:
–Но когда цены начнут падать, подключатся уже и простые миллиардеры, хотя назвать их простыми язык не поворачивается.
Я пробормотал:
–Но десять миллионов… гм… все же маловато в первые годы.
–Хуже другое,– сказал он.– Эксперты говорят, стоимость упадет примерно до десяти миллионов долларов, а потом надолго остановится!.. На несколько лет, пока не найдут способ штамповать их на какой-то другой основе. А что, если не успею? Надо спешить зарабатывать, пока пипл хавает.
–Не успеешь,– согласился я и вытащил из-за пояса пистолет.– Точно не успеешь.
Он вытаращил глаза, сделал шаг назад, но я уже выстрелил. Пуля вошла точно над переносицей, ноги еще только начинают подгибаться в коленях, а он уже мертв.
Глупо, мелькнула холодная, как ящерица в глубокой норе, мысль. Это военных принято стрелять, политикам устраивать автокатастрофы, а люди искусства должны умирать от передозировки.
Что мне стоит всадить ему лошадиную дозу героина?
А звездам спорта устраивать массовые инфаркты, вдруг да кого-то из поклонников заставит из качалки уйти изучать квантовую физику.
Хотя нет, отбросы общества не стоят, чтобы с ними возились и как-то дифференцировали. Это для толпы они звезды, для высоколобых – отбросы.
То, что я делаю, незаконно, но узнай обо мне простой народ, я бы стал в его глазах благородным героем. Вообще человек, который не обращается за помощью к властям, а сам берет закон в свои руки, всегда вызывает восторг и восхищение у народонаселения.
В кинематографе самый популярный сюжет, когда у простого человека убивают жену, а он тут же хватает ружжо и начинает мстить, убивая преступников направо и налево. И никаких судов, арестов, зачитывании прав, а просто пулю в лоб и усе.
Народу это нравится, в какой бы стране и при какой бы власти такое не происходило. Так что да, мне бы везде кричали «ура» ив воздух лифчики бросали.
Тем более убиваю богатых, за это двойное «ура» инебо в чепчиках и трусиках.
Глава 13
Фальстафа я впервые застал не всаженным в кресло, как старая черепаха в панцирь. Тяжело опираясь о столешницу, грузно передвигается вдоль стены, придирчиво калибрует два новых больших монитора с улучшенной контрастностью и цветопередачей.
На его столе нераскрытая коробка с пиццей. Вот уж кто не изменяет привычкам, настоящий ученый, мог бы хоть раз заказать роскошный обед из ресторана, но даже в голову не приходит опуститься так низко, словно бедняк, выигравший миллион в лотерею.
Саруман неотрывно смотрит на экран на столе, там быстро-быстро сменяются графики и столбцы цифр, в его возрасте овладеть вот так в совершенстве мысленным управлением программами – блеск, живость ума, не каждому тридцатилетнему удается.
Я ощутил к обоим некоторое странное чувство, которое назвал бы нежностью, словно они два моих старых верных мастифа, что уже одряхлели, скоро умрут, и я с печалью понимаю, что ничего поделать не могу.
Саруман, не отрывая взгляда от экрана, проговорил медленно, словно прочел мои мысли:
–Ого, ночью умер Аркаша Самойлов…
–Он был старше меня на четыре года,– ответил Фальстаф немедленно, поинтересовался:– а от чего?
–Как обычно,– ответил Саруман с грустью,– после тяжелой и продолжительной болезни. Эх, все меньше с нашего выпуска. Осталось двое нас, троглодитов… Ученый совет объявил о прощании с великим ученым, завтра сообщит о похоронах.
Фальстаф потемнел лицом, сказал тихо:
–Я не пойду.
–Ты с ним был в контрах?
Фальстаф в удивлении вскинул брови.
–Чего вдруг? Хоронить будут не его, а тот рабочий комбинезон, в который он был при рождении всажен на всю жизнь. На хрен мне его комбинезон, да еще изношенный до предела? А сам он уже умер, исчез, испарился. Его нет с момента, как испустил дух. В морге совсем не он.
Саруман буркнул:
–По уму ты прав, но кто в нашем мире живет умом? Вот послушай…
Он кивнул чуть в сторону, там большой монитор на стене, картинка яркая, объемная, сплошным потоком идут новости. Я вслед за Фальстафом перевел туда взгляд.
В телевизионной студии вокруг большого стола расположили как бы ученых, популярных в народе и почти неизвестных научному сообществу, для зрителей развернули жаркую дискуссию, направленную против разработки искусственного интеллекта, что обязательно людей истребит, а женщин будет грубо насиловать.
–Хрень,– сказал Фальстаф безапелляционно.
Саруман тяжело вздохнул.
–А я вот никак не привыкну, а надо. Какие же головотяпы… При чем тут искусственный интеллект? Нет ничего страшнее человека. И более непонятного.
Фальстаф сказал бодрым голосом:
–Ты о нашем Берлоге?
–Он при чем?– буркнул Саруман.– Берлог человек, хоть и не человек. А эти при галстуках еще те павианы… Как же, будет насиловать! Конечно, для чего еще лететь в другую галактику?
–А Берлог уже никого не будет насиловать,– сказал Фальстаф.– Хорошо это или плохо? Тертуллиан сказал, что он лично предпочел бы, чтобы Господь мог творить зло, чем быть ему абсолютно безгрешным по дефолту! Лучше быть добрым по выбору, а не по необходимости. Так и я хотел бы, чтобы Берлог мог насиловать, а все равно в силу своей порядочности он не станет этого делать…
Саруман отмахнулся.
–Перестать мудрствовать. Берлог – чистое сознание! От этого бросает в оторопь, я даже не знаю, как он вообще. Не иначе, при переносе скопировали и немалую часть инстинктов.
Даже не представляешь, подумал я, насколько угадал. Я нечто иное, хотя все еще человек. Но я, интеллигент и читавший Канта, хладнокровно раздумываю насчет истребления той части человечества, что тормозит развитие хайтека.
И никаких угрызений совести. Словно не человеков убираю, а выпалываю сорную траву. Да и ту бывает жальче, у нее обнаружили нервную систему, что чувствует боль, жажду и даже сострадание к сородичам, которых топчут, режут или жрут животные. Так вот траву жалко, а людей нет.
Они вздрогнули, когда поток новостей прервался, на экране появилась моя аватара.
Я сказал жизнерадостно:
