Люди светили фонариками в глаза и окружали меня тесно-тесно – я мог бы махнуть лапой и оторвать кому-нибудь нос. Я отчего-то не понимал, о чём они говорят: вроде по-русски, а ни слова не разберёшь. Страшно быть в чужой шкуре. Один переломил ружьё: добьёт!
Я поднялся на лапы. Боль резанула в груди и отдалась в голову, но я устоял. Люди отшатнулись одной большой волной, в хороводе лиц я увидел мать. Она что-то сказала этому, который переломил ружьё, и притопнула на меня, будто отгоняет собачонку. Я оттолкнулся и прыгнул в темноту.
Кое-как, хромая на две ноги, я добрался до своего двора и спрятался в дровяном сарае. Улёгся на тёплых досках и чувствовал, как потихоньку отпускает боль и затягиваются раны. Нос мой сам докладывал обстановку: Лом пошёл гулять по деревне, сытый и довольный. Толстый забрался в курятник к дяде Коле, а сам дядя Коля с ружьём ещё ищет Лома в соседском дворе. Шумно было, как днём. Во дворе, где Лом потрошил свинью, собралось человек десять с ружьями. Я не понимал, о чём они говорят, но догадывался: ищут диких зверей для расправы. Было странно думать, что зверь – это я.
Почему так? Тогда я винил во всем аномальную поляну и ещё немножко надеялся, что сплю. Раны быстро затягивались, боль отпускала, и скаждой минутой мне всё больше казалось, что сейчас прозвенит будильник.
Я слышал, как пришла мать, заглянула в мою комнату и заворчала над пустой кроватью. Потом опять ушла к этим, с ружьями. Искала меня. Утром, если это не сон, кто-то получит втык и комендантский час.
Мне вдруг стало так себя жаль: ни за что получил три пули и впридачу – друзей-хищников. И не так уж это здорово – медвежья шкура: что хорошего, когда любой готов тебя пристрелить?! А ты даже не понимаешь, о чём они говорят, пока целятся! И за что мне это? И как чешутся раны!
Ходить было уже не больно. Я потихоньку выбрался из сарая, кое-как забросал грязью свои кровавые следы во дворе, потом долго пытался отмыть лапы в луже. Когда хлопнула калитка, впуская мать, я лежал в своей кровати, вцепившись в уже голые коленки и укрывшись с головой. Меня знобило. Я так и не понял тогда: приснилось мне или нет. Не помнил, как превратился обратно. Если меня правда не было полночи, мать всё равно не станет будить. Нотации подождут до утра.
* * *
–Ну вот, а ты говоришь – волки. Медведь! Оборотень! Жаль, физичка к себе не пускает. Хотел ей фотку показать…
–Думаешь, она расскажет тебе продолжение и не надо будет электричества ждать?
–Думаю, она скажет, правда это или так, сочинял парень на досуге. Она же их знала!
–Сочинял, я тебе говорю. Оборотень не помнит себя в звериной шкуре. А этот всё так детально описывает… И счего им оборотнями становиться – их в лесу никто не кусал!
Из-под стола выскочил Пират и слаем бросился на окно. Мальчишки прилипли к стеклу. В тёмном дворе на чёрной грязи были хорошо видны блестящие серые спины. Три или четыре. Они неспешно протрусили мимо дома и скрылись в огороде.
–Знаешь, что я думаю? Если зверьё из леса выходит, значит, кто-то потревожил лес. Может, всё-таки есть в дневнике доля правды? Аномальная поляна, к примеру.
–А почему волки вышли только сейчас?
–Сам посуди: мы читаем дневник, бередим прошлое, то место в лесу, оно чувствует колебания в ноосфере…
–Да ну, бред!
–И ничего не бред! Во всяких там передачах про потустороннее всегда говорят: привидения являются к тем, кто в них верит. Вспомнишь о потустороннем – вот и оно!
–Ну да, если во всякую муть верить, она начнет мерещиться!
–А волки нам тоже померещились?
Васёк пожал плечами и засобирался домой.
Глава V
Волки не ушли
–Чёртовы электрики!– Отец подобрал здоровенную палку и закинул на плечо, как удочку. Они сКирей уже проводили Васька и шлёпали по грязи домой. В луч фонаря то и дело попадались продолговатые волчьи следы.– Это всё из-за света,– ворчал отец.– Когда тут и там окна светятся, зверь видит огонёк и не лезет. А когда темнота – думает, что никого нет или спят все, и тогда идёт на промысел. Все хищники же ночью охотятся, вот и приспособились.
Волков было много. Пока до Васька дошли – двух увидели прямо на дороге. Несколько секунд звери стояли в луче фонаря, слепо таращась на людей, пока отец не шуганул. И всюду были следы. Во дворах голосили собаки, кто-то уже отвязывал свою, кто-то плотнее запирал дверь курятника, впереди раздался выстрел…
–К утру уйдут,– сказал отец и потихоньку отсыпал Кире патронов из кармана.– Матери не говори. И, сам понимаешь, это на крайний случай.
Киря, конечно, закивал: на крайний, а на какой же ещё… Наконец-то у него появились патроны!
К утру волки не ушли. Выпал снег, иКиря ещё из окна увидел наглые продолговатые следы: две дорожки от калитки к огороду. За забором по улице тоже тянулись цепочки следов, три или четыре. Эти были грязные, буроватые на белом снегу. Кровь. От соседского забора отшатнулась кудлатая тварь и потрусила по дорожке. Не боится!
Пират вылез из-под дивана и вопросительно поскрёб лапой дверь. Выпускать его не хотелось. Ещё меньше хотелось куда-то идти самому. В школу с винтовкой, пожалуй, не пустят, а идти безоружным, когда тут волки шляются…
Киря привязал Пирата на верёвку, вывел во двор. Пока выгуливал, позвонил Ваську:
–В школу идёшь?
–А что, уже мороз?
–В окно выгляни!
–Волк… Под окном сидит, на меня, зараза, смотрит. Это что, прикол такой?
–Да нет, Вась, это волк. Посиди дома, книжечку почитай.
–Я лучше ружья почищу, если брат не запер.– И отключился.
Отец уже уехал на работу: машины во дворе не было. Мать вышла на крыльцо, звеня капканами. Киря не знал, что они вообще в доме есть: отец редко выезжал на охоту и брал только ружьё. Мать оценила Пирата на верёвке:
–Вот правильно, не отпускай его. И сам никуда не ходи. Эти твари, похоже, бешеные,– она кивнула за забор. По улице беспечно трусила парочка волков.
–Почему?
–Если зверь средь бела дня выходит к людям, он точно психикой повредился. Или оголодал. Да только рано им ещё голодать-то: осень – жирные зайцы, жирные мыши. Ещё никто не околел от холода и не забился под снег.
Киря мысленно с ней согласился. И опять подумал про растревоженный лес. А где тогда остальные животные?
Над домом, оглушительно стрекоча, пронеслась стая сорок. Она была огромной, как туча. Сороки закрыли небо чёрными крыльями, сразу стало темно. И орали. Орали, как будто их ловят за хвосты невидимые руки. Долго, наверное пару минут, огромная стая улетала прочь от леса. Киря смотрел и думал, что спит. Он такое видел только в кино про войну и всякий там апокалипсис. Пират на верёвке задрал башку и завыл.
Наконец небо прояснилось: сороки улетели. Мать так и стояла, ошарашенно глядя вверх:
