Классе во втором, когда по утрам не хотелось в школу, я мечтал о собственной комнате в четвёртом измерении. Этаком пространственно-временном кармане, не знаю, как правильно назвать. Из любого времени, из любого места шагнул в сторону – и ты уже там. В малюсенькой комнате, чтобы только диван помещался и компьютер, конечно. Комната отдыха, комната для тайм-аута: сиди себе, хоть весь день, никто тебя не найдёт, никто не хватится. Потому что вернёшься ты из неё в то же самое время и место, откуда пришёл.
Здорово? Я вот мечтал о такой. Потом подрос и понял, что шуточки с субъективным временем добром не кончатся, что состарюсь я быстро, может быть, даже слишком… А сейчас мне плевать! Я снова, и гораздо, гораздо больше, чем тогда, мечтаю о такой волшебной комнате. Чёрт со мной, что я там быстро состарюсь. Ведь пока я там, ничего не случится. Это же здорово: пространственно-временной карман, да я бы с удовольствием там состарился, если бы у меня такой был!.. Там никто не достанет, и яхотя бы высплюсь.
Кит сопел в полуметре от меня, даже не проснулся. А если бы и проснулся, какой от него толк? Нет, Кит хороший друг. Из тех, кто сперва согласится поехать с тобой в лес дождливой осенью, а потом уже спросит зачем. Он не верит во все эти мистические штучки и меня последнее время держит за сумасшедшего. А я,кажется, и правда схожу с ума. Пару месяцев назад, когда мы оставили Ваську в этом лесу, Кит сказал: «Надеюсь, ты наконец-то вернёшься на землю?» Я был бы рад, но как? Как это вообще можно, спокойно жить, ходить в школу, ругаться с отцом, зная, что за много километров от тебя Васька пропадает в лесу? Здесь полно хищных зверей и птиц, здесь болото, наверное, здесь… Я не смог. Я уговорил Кита вернуться забрать Ваську, если ещё не поздно. Место, где мы его оставили, конечно, никто не запомнил, я специально не запоминал, не рассчитывал, что вернёмся… Мы блуждали уже вторые сутки, с перерывами на ночёвку, и надежда найти Ваську таяла с каждым часом. Ещё я почти перестал спать.
Я свернулся покрепче и вочередной раз почувствовал себя огромной мокрицей. Они сворачиваются в такие серые шарики, будто великан козявки катал. Вот этим самым я себя и почувствовал. Бросил Ваську. Птичку боюсь так, что вставать не хочется. Не хочется – и не буду. Я уже привык засыпать в одежде (её труднее прокусить) и свернувшись так, что никто не подступится. Я привык, и от этого хотелось выть больше всего. Я бросил Ваську. Бросил Ваську – от этих двух слов сосало под ложечкой и стучало где-то в животе. Я боялся, что Васька нас не дождётся, не доживёт. И сам себя спрашивал: «Чем ты думал, когда сам же привёз его сюда?»
Думать об этом было невыносимо. Мне захотелось вскочить и прямо сейчас бежать в лес одному и без Васьки не возвращаться. Ночь длинная, я найду. Ещё вернуться успеем до того, как проснётся Кит. Фонарик у меня хороший, не заблужусь. Страшно? Страшно, когда Васька один неизвестно где. Я его найду, и всё будет хорошо.
Я разогнул пораненные, затёкшие ноги, боль резанула коленку, но тут же прошла. Надо идти. Потихонечку расстегнул «молнию» спальника (Кит нервно всхрапнул), выбрался в предбанник. Нашарил фонарик в рюкзаке, сапоги (надеюсь, мои) и ступил в ночь.
По лицу тут же ударил ветер и горсть осенних листьев, как пощёчина: ищи давай иголку в стоге сена. Пальцы сейчас же скрючило от холода, даже мыслишка предательская мелькнула: «Скорее назад в палатку!»– но нет. Хватит терять время, надо искать. На цыпочках я отошёл от палатки и включил фонарик. Наконец-то рассмотрел свои руки: думал, тварь до кости исклевала, а нет, пустяки. «У страха глаза велики»– это про меня. Руки как руки. Красные, шершавые, чуть подпачканы кровью, несильно, будь фонарь послабее, я бы не заметил. Пара царапин всего. Нельзя ж так всего бояться!
Позади послышался шорох целлофана. Разбудил Кита! Или ветер? Я направил луч на палатку. Целлофановый тент развивался на ветру. Плохо закрепили. Но шуршал не только он, мне показалось, я слышал звук застёжки или…
Изнутри палатки правда дергали «молнию» икак будто лупили в брезент кулаком. Нервно так дёргали. Стучали, как будто очень, очень торопятся. Ну да, проснулся Кит, увидел, что меня нет, заволновался, спешит искать.
–Я здесь! Не доламывай застёжку.– Прятаться уже не было смысла.
Кит задёргал бегунок ещё сильнее и почему-то не ответил.
–Я здесь, глухая тетеря!
Сразу два кулака врезались в стену палатки, что-то зашуршало внутри…
–Эй, ты не молчи там!
На входе уже открылась малюсенькая щель, но бегунок, похоже, заклинило.
–Кит!– Звон бегунка, и больше ничего.
–Да что происходит?!– Я рванул «молнию» иполучил в лицо залп холодного воздуха.
Из палатки на меня вылетела огромная чёрная птица, может быть, ворон, кто их ночью разберёт. Она мазнула меня крыльями по лицу и пропала в темноте. Я отшатнулся, больно ударился копчиком и сел в грязь. Перед глазами поплыли цветные пятна. «Птица. Это всего лишь птица»,– я твердил про себя, чтобы успокоиться. Сердце стучало в ушах. Как она проникла туда? Мы же застегнулись на все застёжки? И как там Кит?
Я притушил фонарик и осторожно заглянул в палатку. Цветастый горб-спальник плавно вздымался и опускался, и никакие птицы не мешали ему. Вот сон у человека! Я даже позавидовал. Разбудить, что ли? Всё не одному маяться. Пусть идёт со мной искать Ваську, в конце концов, мы вместе в это влипли, вместе и выплывать. А он – спит. Хотя ночью, пожалуй, Кит не пойдёт. А то и меня не пустит. Скажет: «Совсем ты сбрендил!»– и будет прав. Я действительно совсем сбрендил.
Потихоньку выбравшись из палатки, я сто раз проверил, хорошо ли застёгнута «молния», отошёл, стараясь не шуршать листьями, и только тогда включил фонарик. Там, где мы оставили Ваську, был овраг и, кажется, заброшенный погост. Кит подозрительно посматривал на низенькие, давно заросшие холмики, слишком аккуратные, чтобы не быть рукотворными, но молчал. Я тоже молчал, потому что не хотел его пугать, а сам думал, что в таком месте Ваську точно никто не найдёт. За двое суток мы прочесали, наверное, две трети этого леса, мне осталось совсем чуть-чуть. Может быть, управлюсь до утра, и поедем домой. Я сверился с компасом и решительно свернул вправо.
В самой чаще ветра почти не было, я слышал каждый листик под ногами и каждый шорох в кустах. ВИнтернете пишут, что зверь здесь водится, но мы лично сКитом не видели ни одного. А если всё-таки есть? Я даже замер на несколько секунд, чтобы получше осветить все кусты вокруг. Если здесь водится кто-то крупнее белки, то как раз сейчас, по закону подлости, ему самое время выскочить на меня. Я один, без Кита…
В кустах как будто что-то мелькнуло, мелко зашуршали осенние листья под чьими-то шустрыми лапками. Явно мелочь. Надо идти. Я направил вперёд луч фонаря и услышал новую порцию шорохов. Кто-то впереди торопливо уходил, ломая ветки. Эти шаги были уже тяжёлые, как в ботинках на толстой подошве. Неужели человек? Ну и что, даже если так? Может, оно и клучшему, что здесь встречаются люди. Не так страшно.
–Эй, кто здесь?– Собственный голос показался далёким и каким-то жалким. Несколько секунд я стоял и прислушивался, но никто не ответил. И даже не шуршал больше листьями. Но мне нужно было именно туда, откуда послышались шаги. Я выждал ещё немного и пошёл. Интересно, кто там и почему прячется? Может, такой же ненормальный трус, как я? Даже ответить испугался? Или бомж какой-нибудь, зачем ему незваная компания? Ещё, говорят, сектанты любят такие места, где можно без свидетелей провести какой-нибудь ритуал с жертвоприношениями. Они бы, конечно, предпочли кладбище, но ведь и здесь где-то есть заброшенный погост.
