Пролог
Их просторная девичья была одарена всего двумя окнами, новысокими исветлыми,– назападе ина востоке. Обитательницы наблюдали восходы изакаты, амеж ними занимали дневные часы привычными делами: пряли, ткали ивышивали. Обжившись, ониубрали комнату тремя видами звуков: грохотом ткацкого станка, разговорами итихим дыханием, предваряющим сон. Станок гремел, опуская грузило, ибудто ухал, какносильщик, скинувший тяжелые сумы ради передышки. Разговоры напоминали песни ибыли песнями. Обылом легче пелось, чемговорилось, ипотом– можноли рассуждать спокойно отом, чтоуже никогда стобою несбудется? Когда иработа, иречь заканчивались, наступала тишина безвременья– отчетливо слышалась пустота места. Тридевушки, которые жили здесь, провожали солнце: ононыряло завершины гор взападном окне. Потом они ложились спать ине видели снов. Анаутро солнце карабкалось понебу, цепляясь лучами завзбитые облака, иснего летели золотые брызги прямо вводную гладь. Восточное море часто шумело, иногда успокаивалось, итогда внем плескалось еще одно светило, какблизнец похожее нанебесное. Впрочем, погода вобоих окнах неимела никакого значения: девушки непокидали девичьей иникого неждали. Всетри были некогда мертвы, аныне живы вих ограниченном четырьмя стенами мирке. Нестоит отом грустить: онисовсем нежелали слез посебе исами непредавались унынию– только воспоминаниям. Сознавая себя ныне мертвыми, девушки неощущали тела нибесплотными, нинеприкаянными, нинаказанными запрегрешения, ниодаренными задобродетели. Онивточности знали, сколько времени прошло сих смерти. Иногда ветра, которых одна изних называла Зефиром иЭвром, приносили им знания– бездоказательные иумозрительные,
само собой разумеющиеся, которые производила насвет новая эпоха исбрасывала всякий раз, каклиству, сменяя взгляды. Отжившие листья долетали доих девичьей, врывались вокно истелились уих светлых подолов. Итогда девушки снова заводили старые песни внадежде, чтотеперь они прозвучат иначе.
Эпизод I
Песнь обАльде
«Данепопустят бог снебесным сонмом, Чтобяжила, коль нет Роланда больше». ПредКарлом дама, побледнев, простерлась, Онамертва.
«Песнь оРоланде», CCLXVII
Немилосердная история разбросала лучших подруг повекам иземлям, но, взглянув надуши, смилостивилась исобрала их встранном месте, которое всем трем напоминала их девичьи. Онинепомнили дней, когда жилибы здесь водиночестве иливином составе. Ихбытность всегда являлась таковой, итриединство союза казалось единственно верным, хотя поначалу инепонятным: онидолго искали причины распределения почивших людей взагробном мире. Упорно извека ввек они рассказывали свои истории. Всетри– Альда, Свава иИфигения– прижизни были невестами великих мужей, чьесверхчеловеческое могущество прославило самих героев икаждого, ктоимел честь стоять сними рядом илидаже против них. Вечную славу снискали их друзья, враги, отцы, мечи, кони иих возлюбленные. Ксчастью длятроицы призраков, вдевичьей собрали только последних. Ифигения суетилась слишком часто внынешнем столетии, постоянно канючила какребенок: «Давайте споем! Нупожалуйста!» Она нервно теребила прялку– деревянную спицу сянтарной ступочкой– итвердила, чтосейчас самое время говорить, ане наматывать нитки. Впрочем, Ифигении было простительно подобное поведение: хоть ицарская дочь, авсеже она была среди трех самой юной, если учитывать ее прижизненный возраст, вкотором она простилась смиром. Ноесли уж говорить овозрасте культурном, тостарше Ифигении ее подруги никого никогда невстречали.
Альда взглянула нацаревну краем глаза, воткнула иглу вткань, отложила пяльцы всторону иподошла кткацкому станку, закоторым сутра трудилась Свава. Откинув тряпицу ссундука, гдехранились швейные принадлежности, Альда наощупь нашла гребень– точно такойже, каким Свава подбивала ткань.
–Нестоит нам петь,– недовольно шикнула та.– Совсем недавно пели. Теперь что? Хочет болтать– пусть освоих богах болтает.
–Аты освоих!– гневно ответила Ифигения икак-то совсем по-детски дернула Сваву закосу, пробегая мимо.
–Нессорьтесь! Неправа ты, Свава. Унас подногами второй день шуршит листва, громче твоего станка.
Свава сделала вид, чтопролиству ничего неуслышала, ноее выдала треснувшая нить. Незлятся люди так из-за порванной нитки.
–Нехочу ничего говорить! Иее слушать нежелаю!
Вответ Альда миролюбиво разгладила растрепанную косу, которую дергала Ифигения, ипошла квиновнице спора. Альда сняла сИфигении лавровый венок ипринялась расчесывать ее жесткие, жирные кудри.
–Мненевпервой начинать,– ласково предложила Альда, иуподруг ненашлось возражений.– Оливье говорил, чтофранкское солнце сияет ярче. Оливье говорил, чтоКарл, нашславный, принес наЗапад его. Всетак: явидела солнечные лучи вразрезе узких окон. Пусть всего пару месяцев вгод они делали зеленее лес, анебо– делали синим, словно покрывало Девы Марии. Оливье говорил, яродилась вдень, когда минула декада скоронации благословенного Карла ваббатстве Сен-Дени. Большая честь, говорил Оливье, родиться втакой день. Праздник начался задвадцать ночей доипродолжался столькоже после. Музыка, вино игомон празднества заполнили весь Париж, никто даже неслышал, какдолго кричала моя мать, пока яне пришла незваной гостьей водну изкомнат дворца. Аутром взошло летнее солнце, которое сияло ярче прочих. Герцог ссыном пришли посмотреть нановорожденное дитя. Оливье взялся закрай пеленок– такон боялся причинить мне боль, чтововсе меня некасался. Яничего тогда незнала олюбви, но, еслибы знала, моглабы почувствовать, какон меня любит. Отец, исполненный счастьем, поспешил рассказать королю. ИКарл сказал, чтоя– егоблагостное знамение, чтоБогпослал меня, чтобы он преисполнился радости, чтоон будет любить меня, словно яего дочь илисестра, ичто отдаст мне вмужья лучшего изсвоих рыцарей. Онсидел тогда подле короля, юный ине знающий, чтоясейчас меньше, чемлюбой изего подвигов. Апосле обедни пришел епископ, причастил мою мать, назвал дату крестин идо того запер нас вкомнате, повелев заколотить все окна. Таксолнце исчезло измоей жизни, едва блеснув вволосах моей матери. Номне повезло родиться втот день, подтем солнцем.
Я росла втишине севера, гдевсезон разливался Рейн. Моедетское любопытство, ещенеукрощенное, приковало меня кбрату. Чудесное время открытий, которыми он щедро делился сомною. Онговорил опоэтах, омузыкантах, орыцарях, освятых. Император Карл собирает всех просвещенных мужей вАхене, говорил Оливье, онхочет открыть академию. «Чтоже, иОливье хочет стать ученым человеком?»– спрашивалая. Аон отвечал, чтопрежде хочет стать паладином итолько встарости займется науками, если Бог ему это позволит. Ябы тоже желала, чуть было непризналась ябрату, однако сдержалась. Вовсе нехотела, чтобы он счел меня дурочкой иперестал навещать. Оливье любил истории, любил их рассказывать. Чащевсего он повторял ту, гдеон стал рыцарем, апосле– одним издвенадцати пэров. Ещебыла та, гдеон познакомился сРоландом. Ихзнакомство было многословнее иближе, чеммое сженихом, перенесенное набудущую обещанную жизнь. Всямоя жизнь– этожизнь Оливье. Ятогда думала так: онпроживает судьбу нас двоих. Комуныне Карл отдаст это право– жить заменя, говорить заменя илюбить заменя Оливье? Король обещал мне первого рыцаря. ИмяРоланда носилось прытким галопом поустам поэтов идам придворе. Роланд любил Оливье, ялюбила Оливье, Оливье находил родство душ внас обоих– оннас обоих любил. Нелучшеели решение принял тогда король? НеГосподьли послал ему мысль скрепить нас тогда?
