Четырнадцатую весну явстречала вновой тунике, сдлинными рукавами наримский манер, расшитую повороту жемчугом изСеверного моря. Двезолотые косы пролегли вдоль рено
[1]– синего, какпокрывало Девы Марии. «Невеста маркграфа Бретонской марки»,– шептались девицы. Ихперезвон пролетал, какподолы платка. Сватовство состоялось вчасовне приАнсени. Онбыл могуч, хотя ясмотрела издалека, из-под платка, по-над толпой, протекающей между нами.
Я все меньше именьше. Явсе меньше имею значения. Франкское солнце сияет ярче меня.
Он говорил сОливье, мнепоклонился, аОливье передал серебряный венчик, сказал, чтоподарок ичто мне клицу. Яносила его день ото дня, каккрест. Ина моем лбу отпечатался оттиск, темно-зеленый, какглаза Роланда. Ятеперь всюду искала приметы его: вшепоте девушек, вследах отвенца, впамяти Оливье. Явсе меньше именьше. Впамяти Оливье явсе меньше именьше.
Если перечислить слова: Сарагосский поход, предательство, арьергард, Ронсевальское ущелье, закрытые глаза,– тамбудет все его. Тамменя нет. Дажекогда уже небыло Роланда, онбыл больше любого изнас– ибольше меня, конечноже.
Если король винился перед дамой ибороду рвал насебе отгоря, звал сестрой, желая расплатиться сней сыном– наследником (самим принцем!),– чтобы цена была заРоланда справедливой, стоило брать ее? Нотам, заЛюдовиком, небыло Оливье, небыло вросшего вголову венчика. Какая часть Роланда была отведена мне? Больше славы досталось его Дюрандалю
[2], больше поцелуев его Олифану
[3], больше любви– егоОливье. Явсе меньше именьше, словно скоро исчезну. Есливас спросят, можноли приказать сердцу, знайте, яприказала. ВоФранкском государстве существует песнь опаладинах, олжеце икороле, оРоланде, вернейшем извассалов, итам естья. Мнетам пятнадцать строк.
Так закончив, онасидела, бессмысленно перебирая кончики умасленных волос Ифигении. Свава тоже молчала ибольше неистязала ткацкий станок. Однажды остановившееся сердце Альды теперь мерно стучало– наверно, завелось попривычке, чтобы ненапоминать ей ороковом решении. Свава, тысячелетие назад впервые услышав историю дамы, восхитилась: «Какая великая воля! Приказать своему сердцу перестать биться!» Ноиз раза враз восхищение меркло, аветра неподбрасывали им вокна новых идей. Ифигения поправила:
–Нечестно. Тыже говорила, чтоони дописали.– Онаобернулась через плечо:– Ведь дописали!
–Засотню слишним лет явыросла изпятнадцати додвадцати шести, нотакже вних вошла, чтоб умереть,– согласилась Альда.
–Нечестно иэто,– нахмурилась Ифигения.
–Тыосебе думаешь, когда говоришь, чтонечестно,– недовольно пробурчала Свава.
–Чтотолку быть первой дамой двора ипервой дамой врыцарских песнях, если все, чемяоказалась приглядна, была только смерть?– одернула обеих Альда.
–Тычтоже, жалеешь освоей любви?– Мысль взбудоражила Ифигению, онаюрко развернулась кАльде лицом исела накровати.
Находя их судьбы похожими, онарвалась вее ответах разглядеть свою долю инайденное прибрать. Ифигения вела себя какжадный ребенок, аАльда была щедра, нобедствовала: ееалтарь неукрашали новыми стихами. Унее вовсе небыло никакого алтаря.
–Нисколько нежалею! Ктобы пожалел? Невеста Роланда– этомного больше, чемничего. Удругих ведь ничего.– Слова шли вразрез счувствами, Альда шмыгала носом исдерживала слезы.
–Поплачь, родная,– Ифигения гладила ее поспине.
Земные годы Альды раскинулись какахенский сад ицвели все отведенное ей время. Оналюбила ииголки, ибеспросветное ожидание, иробкие взгляды, иколокольный звон, зовущий навечерню. Хотяукаждой здесь нашлось представление озагробном мире, Альда была ввысшей степени несогласна спроисходящим иодновременно стем смиренна. Онаутверждала, чточистилище приняло образ девичьей ичто Господу еще предстоит взглянуть наих души иопределить место каждой. Свава иИфигения– язычницы, сих положением ей все было понятно. Носамаона, добросовестная христианка, чемпровинилась? Видимо, чем-то. Теперь Альда упорно искала изъян всебе исвоем прошлом. Нобеда была втом, чтовнем небыло ничего, кроме любви исмерти,– прямых доказательств ее прилежной верности, чистоты инепогрешимости. Теперь, разочарованная собой, Альда плакала. НоСвава нелюбила, когда подруги рыдали. Даогрехах она знала только впересказе Альды. Свава нервно оттолкнулась отвертикали станка ипроцедила Ифигении:
–Чего ты прицепилась кее любви? Ты-то здесь причем?
–Яего любила!– вспылила Ифигения.
–Аон тебя?
–Перестаньте, пожалуйста,– потребовала Альда, новсвойственной ей одной мягкой манере.
Они безмолвно дулись какое-то время, идень замер намгновение, чтобы ночь ненаступила раньше, чемпоследняя споет. Ифигения несдержалась.
–Если впример поставить Сваву,– началаона, начто упомянутая девушка только смиренно вздохнула,– товыходит, чтоможно было сделать все тоже самое, чтоиони, авзамен неполучить того, чтопричиталось им. Чтотакого делал Роланд,что?..
–Помолчи, царевна,– перебила ее Свава.– Мыздесь оних неговорим…
–Ведь говоримже!
–…в отрыве отсебя,– настояла Свава.
–Нелепое правило,– недовольно сказала Ифигения.– Ладно, неважно, чтоделал он. Чтобы ты хотела делать, Альда?
–Будь точна, яне понимаю.
–Какиначе тыбы хотела прожить свою жизнь?
Натом уже иСвава навострила уши. Онасама нераз задевала подруг непристойными длямертвых вопросами.
–Такбы ихотела,– спокойно ответила Альда иперестала плакать.
–Просидеть всю жизнь наженской половине иумереть девицей?– уточнила Ифигения.
–Да,– уверенно подтвердилаона.– Сидеть наженской половине, любить Роланда иумереть оттого, чтоего большенет.
–Потешаешься, чтоли?– ссомнением спросила Свава.– Тычто, была проклята любовным зельем?
–Небыла яничем проклята!– Альду возмущали их сомнения.– Ялюбила свою жизнь, ибылабы счастлива только сРоландом.
Они все упирались ввопрос «моглоли быть иначе?». Мертвые легко задавали его друг другу, нодля себя самих ответов ненаходили. Получалось так, чтоони желали все, чтовозымели. Покрайней мере, этокасалось троих призраков вдевичьей. Внезапно Ифигения воскликнула:
–Очередь Свавы петь!
–Кторешил, чтомоя?– ощерилась тавответ.
–Мы,– ответили они дуэтом и,довольные единогласием, разлили подевичьей смех.
Свава прошлась покомнате, подметая лиственную труху льняными полами платья. Подхватив веретено, онаотщипнула немного шерсти иприготовилась говорить. Свава всегда занимала себя работой, пока пела, потому что лучше всего ей удавалось петь иработать. Ееприжизненный промысел остался сней навеки.
