–Янепомню,– отвечала Ифигения.
–Ияне помню,– вторила Альда.
–Только имя матери,– поправлялась Ифигения.
–Лишь имена матерей ивалькирий,– добавляла Свава.
–Вамповезло,– радовалась заних Альда.– Ноитех здесьнет.
–Такмы наказаны иливознаграждены?– хмурилась Ифигения, когда спрашивала.
–Мызаперты– понимай это какхочешь,– говорила Свава, ина том обычно разговор заканчивался.
Царевна доподлинно помнила, какуходила, ичувствовала память осебе– еенашлось больше, чемувалькирии идамы. Когда тысяча сто восемьдесят шесть ахейских кораблей застряли вштиле уберегов Авлиды, жрецы имногоумный Одиссей непридумали ничего лучше, чемумилостивить прогневанную Артемиду ценной жертвой. Возможно, дело заключалось вотце Ифигении. Агамемнон спесивым характером ипремногим тщеславием, положенными царю всех царей, сумел заиметь немало врагов, которые, хотя ине могли поднять головы, склонившись перед ним, искали повода ослабить гордеца. Встремлении колоть друг друга, цари ухитрились сделать последний день Ифигении настолько болезненным, чтовпротиву жертвенному ножу навесы ложилось разочарование– всемье, любви исебе– первое иединственное. Ифигения ехала встан невестой Ахилла ивконце дня действительно преклонила колени перед алтарем.
Она рвано выдохнула иуспокоилась, снова вспомнив занесенный надней жреческий нож. Скрестив пальцы, Ифигения запела:
–ВЭлладе мы всегда стремились кдвум вещам: кбожественной любви иктой победе, чтонас отождествляла сбогом. Умасленный бегущий олимпиец неменьше счастлив был влюбленного, снискавшего взаимности. Мне, лучшей изневест, сулил Атрид Ахилла. Ивимени его есть описание всех его достоинств: оними убран так роскошно, какявсвою фату, браслеты, диадему. «О, Ифигения, гонец прибыл вчера!» Явсю дорогу доАвлиды так нежно гладила дощечку ототца– томесто, гдевписьмо вмещалосьимя.
«Ахилл», «Пелидов сын», «Ахилл…». Япальцами касалась ипобеды, итой любви, чтородственна победе. Ксвершениям дорога неизменна: гдегреческие части слились вединый стан, тамзаглаву был царь наш Агамемнон– мойотец, запламенное сердце– Ахиллес, мойнареченный. Яклагерю приехала, каккдому, хотя здесь места нет таким, какя,рожденным жизнь давать, неотбирать. Ичто здесья? Чемямогу помочь? Каксделаться полезным веществом вздоровом теле, чтобы его своим присутствием непортить: неотравлять, нераздражать, нетяготить? Естьтаинство войны, закрытое дляженщин. Вшатре темно ибеззаботно, асвет извне смущает ипечет.
Ужасный день. Назло сияло солнце, кбеде намне наряд длясвадебных пиров. Япомню, онкрасив, идаже ныне свахой нам явыбралабы смерть. Япомню плач, положенный насвадьбе. Вотедкий парадокс, чтовпанику бросает: я– девушка, яею рождена, мать воспитала меня так, какподобает быть воспитанной царевне; мне посулили то, чтомне положено,– аэто есть иправо, инаказ. Едвабы яослушалась, менябы порицали. Чтосейчас? Менятолкают позабыть заветы, мечты, чтобыли взращены вомне, иизменить упрямой парадигме, чтобы… чтоб снова угождать? Вседело втом, чтояне понимаю, зачто извсех мужских забот мне отдают ту самую, чтосмерть воимя достижения победы. Туучасть, чтоневыберет ираб, желающий возвыситься хоть вчем-то.
О, мужеская честь есть то, чтокрепче стали, нохрупкая, какамфора изнеобожженной глины. Втакомже тупике находится Ахилл. Онздесь затем, чтопообещали ему отец мой, дядя, Одиссей. Онвгневе, я– вслезах, иесли мизансцена напоминает брак, тогде любовь игде ее победа? Я– ручка амфоры (метафоры очести), которую он рвется защищать. Иврваных, хаотичных разговорах узнаю, чтоон стакойже долею смирился: «Мнесмерть обещана натой войне, новТрое ядобуду себе славу ивознесусь подобно Геркулесу».
Ифигения запнулась, какеслибы вспомнила что-то важное. Нопотом мотнула кудрями ипрогнала незваную мысль. Ониего обсуждали несколько раз– героизм. Героем можно стать, снискав славу вбою. Поэтому Ифигения нераз мучила валькирию вопросами. Божественное бессмертие всегда сопрягалось сбитвами, таков ритуал– чтобы обрести вечную жизнь, нужно отобрать множество чужих. Подходили любые враги: ичудовища, исмертные. Правда, последних требовалось много больше. Тогда Ифигения говорила подругам: «Чтобы ценность подвига была также высока, как, скажем, залернейскую гидру, нужно убить великое множество людей».
–Икогобы ты отправилась убивать, царевна?– задирала ее Свава.
–Незнаю. Наверно, никого,– честно отвечала Ифигения.
–Думаю, этопричина, покоторой ты умерла.
–Какжеэто?
–Вместо кого тебя повели наалтарь?
–Непонимаю,– растерянно говорила Ифигения.
–Вместо какого животного?
–Жрецы сказали, Артемида прогневалась из-за лани, которую отец убил наохоте…
–Ниты, нилань немогли дать отпор, сколько нибрыкались,– объяснила Свава.– Ланьнечудовище, тыневоин, иобе вы всего лишь жертвы. Понимаешь?
–Да, понимаю,– грустно соглашалась Ифигения.
Атеперь она вспомнила их препирания, прежде чем продолжить песню:
–«Иэто все? Тыздесь ради бессмертия?– мнежалко умирать, пусть мнебы посулили место внебе». Аон молчит, незнаю почему. Нодумаю, чтоесть еще причина. Какмне найти такуюже себе?
Ияищу ее взалегших складках льна, вигристом перестуке золотых подвесок, взолотых кудрях ивзолотых надеждах. Копнув горстями память, ищувзвуках кифары, влюбимых танцах. Ныряю вчаянья, надеясь там увидеть повод взойти натот алтарь, новижу рой детей, похожих наПелида, ицарский трон воФтие, может, старость. Тамнет резонов мне идти насмерть икровью изливаться пред очами ахейских воинов. Ониуже кричат. Межнами ткань шатра итело Ахиллеса– вотпричина. Яне желаю быть Еленой, нежелаю, чтоб заменя стремились убивать. Яжизнь даю, еенеотбираю, яздесь затем, зачем все войско здесь. Яих спасу: явстану между ними игневом Артемиды. Межпоражением ввойне итой победой, чтонас ведет клюбви. Онсмотрит наменя, темпоучая, зачто сражаться ходят навойну. Эллада назидательно ворчит, чтобыть Еленой плохо ибесчестно. Такпусть живетона. Аяумру.
Ниветерка, ниволн наберегу. Такслепит рать сияющих доспехов, чтокажется, наземлю пало небо. Яотрицательно качаю головой, когда несут веревки. Мнелестно вставать встрой склоненных мирмидонцев. Царевной несумела яим быть. Оншел сомной, неотданный жених. Мнепанцирем служило восхищение. Чтож, ягерой теперь?
Царевна умолкла иглубоко задумалась, будто налицо ее примостилась театральная маска мудреца сглубокими морщинами, натруженными враздумьях. Ифигения уронила прялку, янтарная ступочка отломалась отдеревяшки ипокатилась пополу, стукнувшись опорог. Порог уних был– дверей кнему ненашлось. Онапроизнесла то, чтоникогда прежде неговорила:
–Ноимя Ифигении невписано нивсписок кораблей, ниполководцев. Никто меня немерил сОдиссеем, никто меня сАяксом неравнял. Ятот герой, что, вобщем, имнестал. Мнепросто непридумали название. Нет слова внашем пестром языке, чтобы назвать деяние, какподвиг, ноподвиг вневойны. Чтобябыла чуть больше, чемцаревной, какие там остались доживать. О, неужели, чтоб небыть коровой, ведомой кгекатомбе наубой, такнадо нести жертву полюбовно?
