Они прошли по центральной аллее и вышли к озеру.
–Батюшки! И лебедя запустили!– восхищался Воробьев.– Пошли возле озера посидим!
Они спустились к пологому бережку, скамья стояла возле самой воды, на другом берегу возвышался Королевский бастион, народу там тоже не было.
–Ну, вначале ты о себе!– предложил Стас.– А потом я.
–Жизнь сложилась, в общем, нормально,– начал Воробьев.– Из лагеря меня освободили в пятьдесят шестом и сразу попал под реабилитацию. В Смоленск не поехал, так как родителей уже не было в живых, а поступил в педагогический институт в Москве, сразу на третий курс: ядва, если помнишь, успел до ареста в Смоленске закончить. Потом аспирантура, защитил кандидатскую диссертацию. Женился на сокурснице, остался в Москве. Сейчас старший научный сотрудник в Историческом музее. Зарплата, конечно, не очень, но ничего, живем… Дочь уже самостоятельная. Жена тоже работает.
«Так и знал, что он музейный работник!– думал Котов.– Он никем другим и не мог быть! Трусливый был всегда… Африку, например, боялся… А поди ж ты, устроился! И без особых трудов. Пронырливый он все же, как и папа его. Диссертацию защитить не вопрос, и я бы мог на счет два, да зачем мне нужно?! А вот в Москве остаться – через женитьбу, конечно, легко… И Стеллу свою забыл, как Москва замаячила! А ведь поговаривали тогда, что в МГУ поступать не поехал из-за Стеллы… Семья жены, конечно, обеспеченная – то-то он опоздать к жене боится. Пройдоха он, я всегда знал. Не то что я – своим горбом всего добился… И сейчас… разве легко мне?! Чего один этот подлый наезд Углова мне стоил… столько денег Гнусу пришлось отгрохать! А переживания какие!»
Он поймал себя на том, что опять этому Пыре завидует. Он, известный в городе человек, крупный чиновник, всего добившийся сам, завидует какому-то музейному хмырю, пройдошливому ничтожеству! Ему даже смешно стало от абсурдности ситуации.
–Ну, у меня тоже все нормально,– сказал он,– служу в мэрии, заведую отделом, тружусь на благо нашего города. Вот и парк этот благодаря мне такой красивый. Лично насчет лебедя договаривался! Ишь плывет… Все делаю для людей. Женат, конечно, дети тоже взрослые. Жена, правда, не работает.
–Ну, ты всегда умный был, молодец,– согласился его собеседник.– А про других с нашего двора что-нибудь знаешь? Где Стелла? Африка?
–Стелла…– вздрогнул Котов.– А ты разве не в курсе?– Он задумался и почему-то не сказал «убита».– Стеллу ведь арестовали тогда тоже! Вскоре после вас со Шлоссером. Она не вернулась. Говорят, погибла там.
Ни один мускул не дрогнул на лице Воробьева. Смотрел по-прежнему спокойно.
«Ну вот, наш пылко влюбленный как женился выгодно, так и равнодушен к прежней страсти стал,– насмешливо подумал Стас.– Все они таковы… Какая там вообще может быть любовь! Выдумки дураков».
–А Африка? Где он теперь, интересно?
–Африка?– Котов опять запнулся.– Африка, не поверишь, стал милиционером!
И опять лицо собеседника осталось спокойным, не отразилось на нем удивления.
–И сейчас в милиции?– спросил он.
–Да, и сейчас в милиции! Там работает.
–А вот Гнус мне вчера перед смертью признался, что убил он Углова по твоему заказу! И я ему больше верю, чем тебе!
Лицо Воробьева оставалось бесстрастно-спокойным, и Стас не сразу понял, что это такое он говорит.
Он слушал с совершенно ошалевшей физиономией и не понимал слов, настолько чудовищны они были. А когда до него дошел смысл, было уже поздно: возле левого ребра, проникнув через английский пиджак и французскую рубаху, остро щекотал холодок стали.
Он все же попытался пошевелить белыми губами.
–Тихо!– сказал страшный собеседник.– Не говори ничего. Ты уже все сказал. Я тебе Стеллу простить, сам понимаешь, не могу. Ну, заодно и за Африку отомщу. Уж больно ты подл и в безнаказанности своей уверен.
Глава 36
Удивительная находка
После гибели Углова прошло сорок дней.
В городе было много разговоров о двух резонансных преступлениях, произошедших почти одновременно. Некоторые переживали больше за Котова, другие за полковника… Иногда возникали разговоры о том, что, может, не случайно эти два ярких человека погибли почти одновременно и не связаны ли эти преступления? Однако подавляющее большинство смолян считало, что нет, не связаны, конечно. Просто время сейчас такое – тяжелое для страны, преступники страх потеряли… Лучших убивают. Что Котов, что Углов – лучшие в своей профессии были! На этом сходились все. Если раньше, при жизни, некоторые критически настроенные граждане называли Котова карьеристом, думающим о себе, а не о народе, если поругивали Углова за низкую раскрываемость, то теперь все недостатки забылись…
Жильцы дома номер три по улице Ленина переживали особенно. Многие давние жильцы знали и Углова, и Котова с детства. К обоим относились хорошо, с уважением.
Неля Королева ушла с работы – не захотела работать с другим начальником. Валя Пашутина тоже только о Котове и говорила. А вот Вера Лопухова острее переживала смерть Углова. Котова она еще не успела узнать, разговоров о нем, правда, было много.
«Но кстати… сомнительные какие-то разговоры…»– думала Вера.
Так получилось, что ее о Котове спрашивали как свидетельницу. И он был действительно похож на того человека, что приходил в их двор в вечер убийства – его Крутиков видел, а потом она…
«Ну, теперь-то об этом грех даже думать – тем более что и раньше сомневались,– заключила Вера.– Теперь-то уж не наш суд!»
В общем, в это тяжелое время они с Надей сосредоточились на помощи Татьяне, жене Углова.
На похоронах выяснилось, что Надя с Татьяной неплохо знакомы – они одновременно учились в Смоленском пединституте, хотя и на разных факультетах. Знали друг друга по студенческому Театру эстрадных миниатюр, в котором играли обе. На правах старых знакомых сестры Лопуховы старались сейчас жену погибшего полковника опекать.
Татьяна сильно переживала трагическую гибель мужа, оставлять ее одну было нельзя. До сорока дней она, однако, решила продолжать жить в их квартире, а потом согласилась переехать к дочке.
–Здесь все о Володе напоминает,– говорила она.– Может, потом привыкну, вернусь еще, а сейчас тяжело очень.
Дочь Угловых Стелла и в эти дни приходила часто, не бросала мать. По истечении сорока дней мать и дочь начали разбирать вещи покойника: одежда почти вся подходила зятю, мужу Стеллы. Другие личные вещи Татьяна решила оставить на своих местах – пусть будет память о Володе.
–Он не любил, чтоб я его вещи трогала,– говорила она и опять начинала плакать.– Пусть так и стоит все! Особенно в его кабинете.
–Надо только прибраться, пыль стереть,– уговаривала дочь.– Смотри, какой слой пыли! Тут не убиралось давно.
–Я в эти сорок дней только поплакать сюда заходила,– соглашалась Таня.– Не убирала ничего. Да и раньше Володя в кабинете пыль сам стирал, не любил, чтоб я трогала. Я и сейчас не хочу трогать.
