Ты обойден наградой– позабудь.
Дни вереницей мчатся– позабудь.
Небрежен ветер– ввечной книге жизни
Мог ине той страницей шевельнуть.
Омар Хайям
Пролог
Июнь 1855года. Санкт-Петербург
Жемчужно-перламутровые сумерки клубились за окном. Тревожный сумрак окутал углы полупустой неуютной комнаты. Легкий ночной ветерок заставлял зябко поежиться, наполняя скромную обитель бывшего правоведа не душистой свежестью, аречной сыростью.
Петр Ильич, мучимый бессонницей инеобъяснимой тревогой, уже час бессмысленно бродил по комнате, кутаясь встарую маменькину шаль. Вдохновения не было, вголову лезли прозаические хозяйственные мысли. Чем заплатить долги, на что купить нотной бумаги икак долго будут отпускать вдолг вбакалейной лавке?
Ах, как легкомысленно он покинул службу, стоило ли так рисковать, мучился вочередной раз Петр Ильич, вспоминая сытые беззаботные годы службы, веселые дружеские обеды иужины, походы втеатр ина модные концерты. Да, служба была скучна, рутина отвлекала от занятий, но жить ведь тоже на что-то надо.
Аеще папенька уехал сбратьями на Урал, Леля Апухтин– вМоскву, ни одной родной души вгороде не осталось, вздыхал Петр Ильич, мучаясь от беспричинной тоски иодиночества ивглядываясь всветлые безрадостные небеса.
Его неподвижную задумчивость прервал тихий стук. Чайковский вздрогнул, рассеянно взглянул на часы. Пробило уже час. Кто же втакое время? Может, Ларош? Почему так поздно? Руки Петра Ильича отчего-то едва заметно дрожали, когда он отпирал дверь.
На пороге стояла дама…
Он безмолвно взирал на ночную гостью, гадая, не видение ли это, не галлюцинация ли переутомленного мозга.
Дама была облачена во что-то светлое, воздушное, как жемчужно-серебристое небо за окном. За дымчатой вуалью невозможно было разглядеть ее лица, только смутные очертания, огромные глаза, тонкий нос…
–Простите за поздний визит, Петр Ильич,– первой прервала затянувшееся молчание гостья.– Вы позволите войти?
–Ода! Да, прошу прощения, входите. Я… Одну минуту…– суетливо сбрасывая ссебя старую шаль, поправляя пиджак иприглаживая волосы, бормотал Чайковский.– Садитесь, прошу вас,– указывая на единственное имевшееся вкомнате кресло, предложил он.
–Благодарю вас.– Голос дамы звучал мелодично, как будто чья-то рука нежно коснулась струн арфы.
–Простите, сударыня, мы знакомы?– завороженно глядя на гостью, спросил Петр Ильич.
–О да. Иблизко.– Сквозь дымку вуали лица гостьи было не разглядеть, но Петру Ильичу послышалась вее голосе улыбка.– Но позвольте мне остаться инкогнито.
–Как вам будет угодно,– проговорил он, едва владея собой от волнения, ввизите незнакомки было что-то мистическое, будоражащее.– Но что же привело вас ко мне встоль поздний час?
–Сущий пустяк.– Вновь прозвучала арфа.– Япринесла вам маленький подарок взнак моего восхищения вашим талантом.
–Моим талантом? Но разве вы слышали мои сочинения?– удивленно спросил Петр Ильич.– Нет-нет. Помилуйте, яведь едва начинаю… Явсего лишь скромный учащийся консерватории. Вы, должно быть, перепутали меня скем-то.
–Поверьте, Петр Ильич, это исключено,– категорически возразила гостья.– Ивот мой подарок.– Она извлекла из маленького шелкового мешочка вытянутую бархатную коробочку, щелкнул замочек, ичто-то тепло блеснуло вневерном свете белой ночи.– Это золотой камертон,– пояснила дама, протягивая его Чайковскому.
Он бережно принял странный дар, легко дотронулся до камертона, итот зазвучал так же чисто изавораживающе, как голос незнакомки.
–Когда вас посетят сомнения или муки творчества, прибегните кмоему дару,– напутствовала Петра Ильича незнакомка, поднимаясь.
–Благодарю вас,– проговорил, кланяясь, Чайковский.– Но сообщите же мне хоть свое имя, прекрасная гостья, что бы ямог вспоминать вас.
–Зовите меня Муза,– разрешила она, стоя уже вдверях, искрылась втемноте лестницы, словно растаяла во мраке.
Чайковский простоял некоторое время, зачарованно глядя на подарок, потом, опомнившись, поспешил кокну, но незнакомки уже не было на пустынной сонной улице.
Как странно, что не было слышно отъезжающего экипажа, подумал Петр Ильич, подходя кроялю. Вголове рождалась легкая, светлая мелодия, наполняясь звуками, силой, жизнью…
Из письма Петра Ильича Чайковского А. Н. Апухтину:
«Июнь 1865года.
Милый Леля!
Пишу тебе отом, очем беспрестанно думаю все эти дни, что волнует меня необычайно. Ни скем не имею сил поделиться ясвоею тайной, но ты, язнаю, поймешь меня ине будешь смеяться. Так вот.
На днях со мной произошел удивительный случай. Ночью, когда ястрадал бессонницей итосковал отебе, мой друг, онаших стобой вечерах ибеседах, вдруг раздался стук вдверь, на пороге, ты не поверишь, стояла дама. Загадочная незнакомка, скрытая густой вуалью. Она пробыла не более десяти минут, но все время ее визита яиспытывал непередаваемое волнение итрепет. Она явилась, чтобы преподнести мне вподарок золотой камертон, после чего удалилась, так ине назвав своего имени. Но самое удивительное, она преподнесла мне его ввосхищении от моего таланта!
Но, милый Леля, если он уменя иесть, то никак еще не проявил себя, тем более вглазах широкой публики. Но даже не это самое удивительное!
Теперь стоит мне вминуты творческих затруднений или сомнений коснуться этого камертона, как словно озарение нисходит на меня. Сомнения исчезают, мысль становится яснее, чувства обостряются, ина меня нисходит вдохновение.
Ах да, едва не забыл, уходя, она все же представилась мне. Она назвала себя Музой.
Ах, милый Леля, теперь ясижу иразмышляю отом, какой толчок творческой фантазии, какую пищу для души дает нам яркое, выходящее за границы обыденности событие. Ядо сих пор храню вдуше трепет иволнение, подаренные мне этой короткой встречей. Надеюсь, мои чувства найдут достойное выражение вмузыке.
Обнимаю тебя. Твой П. Чайковский».
Глава1
17сентября 1957года. Ленинград
–Ларочка, дорогая, ты не видела мой клавир?– суетливо перемещался по комнате Модест Петрович.
–Нет. Ты же знаешь, что твои ноты никто никогда не трогает!– крикнула из спальни Лариса Валентиновна.
–Ларочка, уменя же концерт! Ну помогите мне кто-нибудь!– снова донесся из кабинета полный трагического надрыва голос.– Яопаздываю! Уменя сегодня эпохальный вечер! Лара! Лиза! Илья! Луша! Все немедленно сюда! Все ищем мой клавир!
