Светка впереди грустно хмыкнула. Андрюха рядом с ней пожал плечами, и только тогда оба обернулись.
– Что случилось-то? – недоумевал Тонкий. Серега наконец ожил:
– После тебя почти все уехали. Следующим автобусом.
– Чего так? И он один вроде. Утром – туда, вечером – обратно.
– Пришлось администрации найти дополнительный, – развела руками Светка. – Александр Семенович такой скандал закатил!
Тонкий вспомнил Александра Семеновича, которого уже с легкой Славиковой руки называл про себя «Индюком». Скандалы закатывать он, наверное, умеет. Но…
– Такой, что все уехали?
– Нет.
– Да. – Андрюха и Светка сказали это одновременно, и, пока уступали друг другу право сказать, слово взял Серый:
– Ну, в общем, паникер твой Александр Семенович.
– Он не мой.
– Неважно. Как ты уехал, он начал громко возмущаться, отчего всех отпускают, когда террористов не поймали.
– Террористов, – улыбнулся Тонкий.
– Тебе смешно! – подхватила Светка. – А он устроил тако-е!
– Митинг созвал! – подсказал Андрюха.
– Вроде того. Собрал внизу чуть ли не всех родителей и битый час им доказывал, рассказывал и показывал, почему он думает на террористов.
– Паникер, – хмыкнул Тонкий. – Я надеюсь, его закидали помидорами?
– В том-то и дело, что нет!
– Неужели поверили?
Светка дернула плечами:
– Ну, как видишь, не все. Но вчера родители чуть ли не с воплями требовали всех немедленно увезти. – Она покосилась на шапку, возвышающуюся над спинкой сиденья впереди, и добавила: – Я мать только сегодня утром убедила. И то еле-еле.
– И я, – признался Андрюха.
Тонкий посмотрел на Серого, ожидая, наверное, чего-то в том же духе, но тот засмеялся:
– А у меня дед глухой! Он все Индюковы наставления мимо ушей пропустил и ругательствами приправил.
– Почему?
– Может, послышалось не то. – Серега пожал плечами. – Он всегда ругается, когда чего-то не слышит. А не слышит он почти ничего. Ну его вообще, этого Индюка, давайте пейзажик, что ли, отщелкаем. Здесь мы еще не снимали вроде. – Он первый достал фотоаппарат и открыл форточку.
На мастер-классе была такая тоска, что удавиться хотелось. Счастье еще, что они, все четверо, в одной группе. А то бы сидел Тонкий сейчас один на один с Соросовым. Ну или вдвоем на один. Или втроем… Вчетвером все-таки интереснее. Хотя все равно тоска-а.
Андрюха откровенно дремал. Серый со Светкой делали вид, что конспектируют. Соросов тоже, как будто сонный, бубнил в пол:
– Эпоха Возрождения не противопоставляла искусство и ремесло. Цеховая система, согласно которой ремесленники объединялись именно по материально-техническим принципам (например, живописцы состояли в одном цехе с аптекарями, а зодчие – в одном цехе с каменотесами), распалась только в эпоху Позднего Возрождения.
На галерке расположились другие художники, из-за паникера Александра Семеновича лишившиеся групп. Они слушали, кажется, внимательнее ребят, Тонкого – уж точно, и, судя по мимике, живо обсуждали. Минуте на сорок первой слушать это стало выше Сашкиных сил. Ну что за удовольствие художнику читать учебник вслух? Тонкий это и сам прочтет. Дома на диване, с комфортом. Если уже не читал. Текст был вроде знакомый. Сашка по-школьному поднял руку и попросился выйти.
Шаги гулко раздавались по коридору, за окном белела зима. Если кто-то из ребят догадается выйти за ним, это будет здорово. Хотя и свинство по отношению к Соросову. Чем Тонкий будет себя развлекать один в полупустой гостинице, он, честно говоря, не знал.
Тонкий спустился в музей – закрыт, кто бы сомневался! Подслушал разговоры охранников внизу: футбол, зимняя рыбалка, планы на Новый год. От расстройства поднялся в номер и плюхнулся на кровать. Тихо, как в могиле. Еще пара таких дней, и не захочешь, а начнешь верить байкам Индюка о террористах. Не, ну Тонкий все понимает: у никому не известного, но очень честолюбивого художника стырили скульптуру. Лестно, чего уж там. Хочется поведать всему миру, что твои скульптуры не просто так, что их даже воруют! Но панику-то наводить зачем?! А главное: какой эффект! Еще вчера утром над интервью Александра Семеновича ржал весь форум. Ближе к вечеру Индюк провел стихийный митинг, да так успешно, что уехали даже те, кто не планировал. То есть почти все. Да как! Эффектно, с помпой, заставив ни в чем не повинную администрацию гостиницы искать на ночь глядя дополнительный автобус! А самое паршивое, что вот ты сейчас сидишь один в пустом номере в полупустом здании, и мысли такие лезут: «А вдруг он прав?» Обстановка располагает, знаете ли. Тишина. Те, кто уехал… Тонкий у них даже телефонов не взял, надо будет у Светки или Сереги спросить. Они-то вчера знали, что народ разъезжается насовсем. И вот сидишь ты в этой тишине, как на минном поле, и думаешь. Думаешь, что один-то человек может быть паникером, особенно если это делает ему неплохую рекламу. А вот сорок человек одновременно да без всякой выгоды для себя… Вряд ли, вряд ли.
Тонкий уже невольно шарил глазами по углам номера, а что? У Лехи с Семеном вон петарды в ванной были, может, и у него здесь что не так?
Для полного счастья из коридора послышались вопли:
– Стой, гнида! Стой, на тряпки порву! Сто-ой!
Не помня себя, Тонкий вскочил с кровати, подбежал к двери и… и, не успев подумать, надо ли, рванул дверь на себя…
Ничего особенного в коридоре не происходило. Разве что верный крыс, убежавший еще с утра, метнулся под ноги, вспрыгнул на кровать, залез в наволочку и так там и засел дурацким бугорком на подушке. Ну, допустим. А гнался за ним кто?
Тонкий только высунул голову и получил по физиономии здоровенным черным крылом. Удар был крепкий, как пощечина. На закуску по щеке мазнул коготь. Птица влетела в номер и уселась на Сашкину кровать. При этом она не переставала вопить свое:
– Стой, гнида!
Сперва Тонкий прикрыл дверь, чтобы те пятнадцать человек, которые остались в гостинице, не прибежали удивляться вместе с ним. А то слишком шумно получится, того и гляди, Александр Семенович окончательно уверует в своих террористов. Потом он сел на кровать, между подушкой, под которой спрятался Толстый, и спинкой кровати, на которой, как на жердочке, уселась тяжелая черная птица.
Ворон. Настоящий. Черный, как в песне поется и на картинах рисуется. В другое время Тонкий не побоялся бы протянуть руку, но этот на кровати так ругался, что отбивал всякую охоту знакомиться. И, что важнее, он заметил, как Толстый шевельнулся в своей наволочке. Заметил и нацелился взлететь:
– На тряпки порву-у!
Тонкий среагировал незамедлительно. Он стянул с Андрюхиной кровати забытое полотенце и метко набросил ворону на голову:
