—Могу,— буркнула Маруся.— Только не буду. Не с тобой, предатель.
—То, что здесь сейчас произошло — это преступление,— терпеливо объяснил Максим.— Виновный, этот следователь, ответит по закону. Ты дашь против него показания?
—Не стану я вам давать показаний, никаких! Три часа это твердила!
Максим задумался. Работа с несговорчивыми клиентами приучила, что сперва надо любой ценой добиться сотрудничества хотя бы в самом незначительном вопросе. Одежда Маруси явно была в беспорядке, но что стало причиной этого, понять не удавалось. Максим решил зайти наудачу. Раз такая красивая девушка оказалась совершенно беспомощной, наверняка кто-то попытался этим воспользоваться.
—Маруся, но ведь это неправильно,— Максим старался говорить как можно мягче.— Моя обязанность — навести здесь порядок. Были ведь не только пытки, верно?
Маруся оскалила зубы — на них тоже была кровь — и ничего не ответила.
—Я понимаю, что ты не хочешь нам помогать — ни в чем. Но подумай о других женщинах, которые могут попасть под следствие. Преступление не должно остаться безнаказанным. Даже те, кто нарушил закон, имеют право на защиту закона. Особенно женщины. Он ведь домогался тебя, этот следователь?
Маруся на несколько секунд опустила глаза. Должно быть, ненависть к предателю боролась в ней с тягой к справедливости.
—Не он,— нехотя сказала она наконец.— Другой. Рядовой надзиратель. Фамилии не знаю, но опознать легко: плешивый, щуплый, лишай через полчерепа. Руки распустил во время обыска… ну я терпеть не стала, врезала ему. До сих пор, должно быть, ходит враскорячку.
—За это-то тебя и избили?— Максим глубоко вздохнул.— За нападение на сотрудника?
—Во второй раз — за это. В третий — когда опознали мою визу на приговорах. Тогда уже побоялись, что не сдержатся и совсем убьют, потому… папиросами.
Она резко побледнела, отвернулась в сторону и наклонилась. Ее вывернуло кровью.
—Ясно-понятно,— сказал Максим.— У вас тут сложились токсичные отношения в команде.
—Ч-что?
—Не важно… Я перевожу тебя в больницу. Ради всего святого, хотя бы там веди себя прилично. Если тебя убьют, Гуковский меня со свету сживет, чтобы я это оформил согласно законам и подзаконным актам…— последние слова Максим выделил нарочито казенным тоном, пародируя своего непосредственного начальника.
Маруся усмехнулась, но тут же снова нахмурилась.
—Ты ведь все подстроил. Не воображай, я тебя насквозь вижу. Появился, как рыцарь-спаситель…Когда ты только успел стать такой дешевкой? Надеешься, я разрыдаюсь у тебя на груди и забуду, что ты сделал там, в типографии?
Максим быстро соображал, что ответить. Сказать, что смысла печатать воззвание все равно уже не было, и он решил внедриться в ряды противника? Шито белыми нитками. Маруся умна, в такую сказку не поверит.
Лучше объяснить как есть.
—Понимаю, ты видишь во мне предателя, Маруся. Но у меня были некоторые причины отречься от дела большевиков.
—Причины?— выплюнула Маруся.
—Да. Я многое передумал… Большевизм — это прежде всего диктатура, причем никакого не пролетариата, а самой партии. Это террор, который не будет временной мерой, Маруся, он станет образом жизни…
—Да что за муха тебя укусила?— Маруся скривила окровавленные губы.— Тебе чего, видение свыше было?
—Ты и сама поймешь, что я прав, если посмотришь на вещи трезво…
—Да пошел ты! Я как раз смотрю на вещи трезво! И вижу, что помешанный на терроре садист здесь — ты! Ты приказал, чтобы меня избили, тушили об меня папиросы — и ради чего? Ради ответов на вопросы, которые тебе известны гораздо лучше, чем мне? Что я тебе сделала, за что ты мстишь?
Максим оторопел смотрел на девушку. Ее била крупная дрожь, она кричала, брызгая окровавленной слюной:
—Ты ведь был провокатором с самого начала, да!? Создал ячейку, завербовал нас, наладил сеть — затем только, чтобы все это сдать офицерью и построить завидную карьеру!? И меня не пожалел, всех использовал, до кого дотянулся… в голове не укладывается. Когда ты стал такой мразью, Максим? Какой же я была дурой, что… а, не важно теперь! Для кого ты ломаешь эту комедию!?
—Ты можешь добровольно дать показания и так облегчить свою участь,— тихо сказал Максим.— Ты ведь понимаешь, что это ничего не изменит, мне все известно.
—Да пошел ты! Не стану я играть роль в твоем паршивом спектакле! Не будет никаких показаний!
Она зажмурилась и сжалась, словно ожидая удара.
Маруся себя не контролирует, понял Максим; у нее сильный характер, но сейчас она на грани. Наверно, ее можно раскачать, запутать, надавить — заставить что-то выдать. Раз она полагает, что он все знает о подполье, причин скрывать информацию у нее нет…
Свежие пятна рвоты на полу. Рядом — бурые разводы, верно, небрежно подтертая кровь. От большевиков осталось или уже наши замарались? Да есть ли разница?
Слишком это все гнусно. Максим встал.
—Как знаешь,— сказал он ровно.— Отказ от показаний — твое право. Тебя никто больше не тронет, я лично буду вести твое дело. На следующем допросе расскажешь мне то, что сама сочтешь нужным. Подумай, это ведь в самом деле ничего не изменит, а у тебя вся жизнь впереди…
Повернулся и пошел к двери. Поддевку решил не забирать — ему все равно по статусу положено приличное пальто, как раз аванс утром выдали, а в тюрьме все пригодится, здесь сыро и холодно…
—А хорошо, что Катерина умерла,— зло бросила ему в спину Маруся.— Не узнает, за какую мразь замуж пошла.
Максим прикрыл глаза. Девушка все же сообщила то, что для него было важно. Паспортная отметка «состоит в браке» смутно беспокоила его все это время. Вдруг где-то ждет совершенно незнакомая женщина, считающая его самым близким человеком… или жена еще разыскала бы его, чего доброго… Что же, значит, вдовец. Хорошо. Одной ответственностью меньше.
—И дай-то Бог Митька так и не узнает, что его отец — предатель!
Максим замер, забыв выдохнуть.
В двадцать первом веке у него не было ребенка. Мог бы быть, но Светка сделала аборт после той ссоры, и тогда он подал на развод. После сходился с женщинами только для безопасного секса без обязательств.
Обнаружил, что трясет Марусю за плечи так, что она закусила губу. Нельзя, ее же били только что… Максим разжал пальцы и спросил насколько смог ровным голосом:
—Где мой сын? Что с ним?
Маруся явно растерялась. Странно, в ее взгляде больше не было презрения или ненависти, а только что-то вроде жалости.
—Но… я же не знаю, откуда мне-то знать? Эк ты… распереживался. Не надо так, ни к чему… Советская власть не мстит детям, даже детям предателей…
—Чертова дура!— выпалил Максим ей в лицо.— Ничего-то ты не знаешь о своей ненаглядной Советской власти!
