—Надя, о чем вы? При чем тут Мария Викторовна?
—Она… подходит вам,— грустно сказала девушка.— Вашего полета птица. Не глупенькая дурочка, как я… Я ведь совсем не то, чем вы меня полагаете, вы сильно ошибаетесь во мне…
—Да полно, Надя! О чем ты только думаешь?— Максим отметил, что перешел на «ты», и, кажется, это было уместно.— Ты — чудесная, нежная, искренняя! Не представляешь, как я рад провести с тобой этот вечер! А с Марией Викторовной меня связывали исключительно служебные дела, и они, слава богу, окончены. Ты же знаешь, верно, я даже вещи ей с курьером передал! Кстати, она их получила?
Личные вещи Маруси, изъятые при аресте и обыске, Максиму чуть ли не швырнул в лицо тот самый следователь во время очередного рабочего посещения тюрьмы; после пусть и условного, но все же освобождения ей полагалось получить назад свое имущество. Максим оставил у себя маленький дамский браунинг и черновики рабочих бумаг — проекты листовок о профилактике заразных болезней. Неплохой, кстати, проект, стоит пустить его в работу от имени ВУСО… то есть скорее уже от Временного правительства Северной области. Одежду и гигиенические принадлежности Максим с грехом пополам увязал в узелок — как же здесь не хватало такой доступной в его времени вещи, как пластиковые пакеты.
Среди вещей Маруси нашелся сложенный вчетверо тетрадный листок. Максим, чуть поколебавшись, развернул его и вздрогнул, увидев наверху выведенное изящным Марусиным почерком: «Для М. Р.— если я не вернусь». Дальше шли переписанные от руки стихи:
Не узнавай, куда я путь склонила,
В какой предел из мира перешла…
О друг, я всё земное совершила,
Я на земле любила и жила.
Нашла ли их? Сбылись ли ожиданья?
Без страха верь; обмана сердцу нет;
Сбылося всё; я в стороне свиданья;
Я знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.
Друг, на земле великое не тщетно;
Будь твёрд, а здесь тебе не изменят;
О милый, здесь не будет безответно
Ничто, ничто; ни мысль, ни вздох, ни взгляд.
Не унывай; минувшее с тобою;
Незрима я, но в мире мы одном;
Будь верен мне прекрасною душою;
Сверши один начатое вдвоём.
Не сама же Маруся это сочинила? Как не хватало возможности элементарно загуглить!
—Да, ей все передали, спасибо,— сказала Надя.
Максим тряхнул головой. Зачем он думает о той, другой женщине, когда рядом — эта, такая притягательная? И никакое туманное прошлое с Надей его не связывает, а только самое что ни на есть настоящее.
—Значит, ни к чему нам теперь о ней вспоминать,— улыбнулся Максим и ступил вперед, сокращая дистанцию.— Наденька, милая, тебе, должно быть, холодно в таком легком платье…
—Рядом с тобой — не холодно,— тихо ответила девушка и теперь уже сама шагнула навстречу.
Он чувствовал, как вздымается ее изящная грудь под тонкой тканью. Мелькнула мысль, что все может оказаться не так просто… ведь он не в родном времени с его сексуальной революцией, тут и средств контрацепции толком нет… но потом руки сами собой легли на талию девушки, привлекли ее ближе, чем в вальсе, и мысли куда-то испарились. Лицо Нади было запрокинуто, губы распахнуты, такие мягкие, теплые губы…
—А, Максимко, в-вот где т-ты прячешься! Ик! Насилу тебя с-сыскал! Ой, зд-драсьти, барышня!
Максим поморщился. Прежде чем подошел, пошатываясь, сам Миха, свежий ночной воздух окрасился ароматом причудливого алкогольного коктейля. Ясно-понятно… похоже, Бечин перепробовал весь ассортимент выставленных на банкет напитков, и не по одному разу.
Надя испуганно отстранилась и на шаг отступила.
—Т-ты чего т-тут… Я с Чайковским г-говорил и он… ик!— показал мне п-проект Земельного к-кодекса!
Черновик кодекса не полагалось никому показывать, но Миха Бечин даже и трезвый умел быть настырным, когда речь шла об интересах его людей, а уж пьяный и вовсе делался неотвратим, будто несущаяся по рельсам вагонетка.
—Это замечательно, Миша,— выдавил Максим.— Давай завтра мы с тобой его обсудим.
—П-пошто завтра?— удивился Миха и оперся об иву для пущей устойчивости.— С-сейчас давай. Т-там все как н-надо… п-почти… Только п-про… ик!.. р-распределение г-голосов в Советах н-не то… П-переделать надо. К-квоты… Н-не…
Миха пытался сформулировать мысль, которая сейчас казалось ему важной, ценной и, без всякого сомнения, невероятно своевременной.
Надя хихикала, прикрыв ладошкой рот. Максим закатил глаза и скорчил рожицу. Момент был упущен.
—Мы завтра все, что надо, с тобой переделаем,— продолжал отбиваться Максим, но пьяный Бечин от своей идеи-фикс отступаться не желал:
—С-сейчас! Ик! П-переделать!
Ну и куда его такого девать? Можно затолкать назад в здание Думы, чтобы не замерз, но его наверняка сейчас будет тошнить… и ладно еще на что-нибудь, а если на кого-нибудь? Миху же вечно тянет к людям… Будто и без того мало политических скандалов.
—Да что с тобой будешь делать,— вздохнул Максим.— Наденька, иди пока в зал, холодно же. Дождись меня там. Попробую сыскать извозчика нашему не в меру активному профсоюзному активисту.
Глава 15
Других амбиций у меня не осталось
Октябрь 1918 года
Разгрузка транспорта с мукой и погрузка мешков с мукой на лодки
Октябрь ознаменовался долгожданной радостью: союзники начали поставку хлеба. Каждый день по несколько судов разгружалось и в Соломбале, и на Бакарице, и в центральной гавани.
Разумеется, иностранцы не могли не понимать, что хлеб — залог их контроля над этой суровой областью с ее скудной землей. Да и поставлялся хлеб отнюдь не бесплатно — обратно транспорт уходил груженный древесиной. Но у Максима сложилось ощущение, что ключевую роль здесь сыграло личное обаяние Чайковского, его умение находить общий язык с самыми разными людьми. С практически всеми дипломатами и военным руководством союзников он сошелся, как говорили в этом времени, накоротке. Конфликты случались постоянно — то какой-нибудь торговец откажется отгружать хлеб по предложенному курсу обмена на древесину, то британская моторка опрокинет своими волнами легкие поморские лодки, то пьяные моряки устроят драку, в которой по мордасам прилетит всем, невзирая на национальность. Николай Васильевич обыкновенно разрешал эти ситуации одним-двумя дружескими визитами.
