—Превосходно!— Чаплин в ажитации заходил по комнате.— Господа, само Провидение устроило нашу встречу! Представители передовой российской общественности, не связанные с сомнительными авантюрными прожектами — в тот час, когда русская армия как никогда нуждается в содействии именно таких людей! Господа, я зову вас с собой в Архангельск. После того, как мы свергнем власть большевиков, нам понадобится правительство из людей достойных, избранников народа.
—В Архангельск?— изумленно переспросил Чайковский.— Но это же… глушь. Разве там будут решаться судьбы Родины и Революции?
—Уверяю вас, именно там! Потому что там планируют высадить войска наши союзники, чтобы дать отпор немцам и большевикам, их гнусным пособникам, предателям Отечества. Союзные державы в это трудное время по-братски помогут нам восстановить целостность и независимость России. Необходимы представители патриотической общественности, которые возглавят эти переговоры, придадут им легитимность. Вы согласны, господа?
Чайковский посмотрел на сидящих за столом людей. Они принялись растерянно переглядываться. Только Лихач так и стоял у стены, скрестив руки перед собой, и яростно пырился в пространство.
—Это весьма неожиданное предложение,— сказал наконец немолодой мужчина, который, даже сидя, опирался на трость.— Нам необходимо посовещаться.
Чаплин навис над столом и подался вперед всем корпусом; несмотря на маленький рост, выглядел он в эту минуту весьма внушительно.
—Разумеется, я знаю, что требую от вас быстро принять важнейшее решение. Но мы живем в судьбоносные времена. Знаете, сам я по убеждениям монархист, но отдаю себе отчет в том, что старого порядка в настоящих условиях не вернуть. Однажды час пробьет и, как встарь, в сердце страны, в освобожденной Москве, свободный русский народ изберет себе достойное правительство. Наша задача — довести до этого.
—Что же, раз в вашем лице я вижу поборника подлинного народовластия…— протянул Чайковский.
—Вот и представители местной общественности присоединяются к моему призыву!— Чаплин, не глядя, махнул в сторону Михи с Максимом.
Миха откашлялся:
—Да, конечно, это будет огромная честь для нас, госп… товарищ Чайковский. В Архангельске многие поддерживают вашу трудовую партию. И все, о чем капитан Чаплин говорил… братская помощь союзников, народовластие… это замечательно. Но нам бы хлеба прежде всего, урожай в этом году был бедный…
—Да-да, разумеется, нужды населения мы учтем,— бросил Чаплин, так и не посмотрев на Миху. Обращался он к Чайковскому и его товарищам.— И имейте в виду, господа, путь в Сибирь долог и весьма опасен, а беспрепятственный проезд в Архангельск я берусь устроить.
Сидящие за столом переглянулись, и по тому, как изменились выражения их лиц, Максим догадался, что этот аргумент, видимо, оказался решающим. Миха тяжело вздохнул. Похоже, организацией переезда, щедро обещанного Чаплиным, предстояло заниматься ему.
—Мы обсудим ваше предложение и примем решение в течение недели,— сказал Чайковский.
—Увы, господа, о таких сроках не может быть и речи. Мы сильно рискуем, задерживаясь в большевистской Вологде. Здесь я не могу обеспечить вам безопасность. Буду ждать ваш ответ завтра к вечеру. Он имеет огромное значение. С Севера мы можем начать возрождать Россию, подобно Минину и Пожарскому!
Мужчины смотрели друг на друга — седобородый старик и жилистый воин. По иронии судьбы оба они носили фамилии людей, которые в будущем станут куда более знамениты, чем они сами. Впрочем, напомнил себе Максим, это в том будущем, откуда он прибыл. Здесь, быть может, противостоящие большевикам силы сплотятся, и история пойдет по другому пути. Эти два человека многого смогут добиться, если станут действовать сообща. А Максим сделает все, что только в его силах, чтобы им помочь — если, конечно, их цели действительно таковы, какими заявлены.
Все обменялись рукопожатиями, только Лихач так и стоял со скрещенными на груди руками и злобно смотрел на Максима. Похоже, еще даже не разобравшись в том, что здесь происходит, Максим уже успел обзавестись личным врагом.
—И кстати, к вопросу о безопасности,— встрял Миха.— Товарищ Чайковский, ваш портрет часто появлялся в газетах в последнее время… Нужно, чтобы вы изменили внешность. Иначе заарестуют вас на вокзале, и вся недолга.
Собравшиеся в изумлении воззрились на Миху, будто он ляпнул что-то непристойное. Еще бы, перебил возвышенную беседу о спасении Отечества… Максим понял, что коротышке нужна поддержка, и сказал:
—Например, вы можете покрасить бороду!
Чайковский воззрился на них с оскорбленным видом, но тут же вдруг по-мальчишески улыбнулся:
—А вы ведь дело говорите, товарищ! Не ожидал, что придется вести себя подобно герою шпионского романа… Значит, в мои преклонные годы меня все еще ждут приключения! Будьте любезны, товарищи, организуйте мне краску.
Глава 4
И прочие непонятные иностранные штуки
Июль 1918 года
—Миха, ты совсем рехнулся, такое писать?
Бечин с невинным видом развел руками. Максим развернул свежий номер «Архангельска» и с выражением зачитал:
—«Население Архангельска теперь делится на буржуев и большевиков. Буржуи занимаются саботажем, спекуляцией, контрреволюцией, а по ночам устраивают заговоры против советской власти. В свою очередь, большевики заняты реквизициями, аннулированиями, национализациями и прочими непонятными иностранными штуками». Миха, ты совсем страх потерял? И как только советская газета это опубликовала?
—Как… да обыкновенно. Надо было полосу заполнить, вот и опубликовала.
Прежде Миха был не только председателем профсоюза докеров, но и возглавлял городскую биржу труда. В Архангельске его знала каждая собака, потому теперь он без проблем пристроился репортером в городскую газету, а Максиму нашел место в типографии. В свете предстоящего переворота обе позиции могли оказаться в числе ключевых. Кроме того, нужен был и заработок. Пачка унаследованных от первого Ростиславцева купюр — их называли «керенками» — стремительно таяла. Принимали их неохотно, и цены отличались от дореволюционных, знакомых Максиму по статьям «как хорошо жили при царе простые рабочие», на пару порядков. Наряду с керенками ходили местные северные деньги, «моржовки», отпечатанные большевиками в начале 1918 года, и они обесценивались так же быстро.
Сейчас Максим с Михой сидели в относительно чистой чайной на главной улице. К чаю здесь подавали постный сахар и калитки — открытые пирожки из ржаной муки с ягодной начинкой.
—А что, цензуру большевики не установили?
—Да какое там… Они бы, может, и хотели, только бодливой корове бог рогов не дает. За всю идеологическую работу в губернии дамочка одна отвечает, не большевичка даже — левая эсерка. Собирала она пару раз редакционные митинги, распекала нас, пошто-де слабо освещаем роль революционного пролетариата, не воспитываем классовое сознание — ну, вся эта трескотня. Наши бьют себя пяткой в грудь, что прониклись классовой борьбой по самое не балуйся, а дальше пишут кто как привык.
